Борис Парамонов на радио "Свобода" -2011

Борис Парамонов: 

В России я был шесть недель – с 24 мая по 4 июля – самое время, чтобы обнаруживать предметы восхищения. Зимой, говорят, туристические восторги сильно охладевают, да и не походишь по обеим столицам, когда с любой крыши сваливаются смертоносные сталактиты. Лето  - другое дело, летом всякому клошару хорошо, всякому бомжу место. Я бомжом отнюдь не был, и в Питере стоял, например, на Екатерининском канале, как раз против знаменитого Львиного мостика. От Львиного мостика – сто метров до Казанского собора, теперь украшенного снаружи  большой иконой Казанской Божьей матери. На площади шум и суматоха туристического бизнеса, десятки мегафонов предлагают десятки экскурсий по городу и окрестностям. На мегафонах написано слово ''орало''. Хотя это слово значит всего-навсего плуг, но мне понравился юмор предпринимателей, придавший неформальный оттенок своему бизнесу.

Я спросил одну такую тётку с оралом, сколько стоит поездка, скажем, в Пушкин. Посмотрев на меня, она сказала: столько-то, потом добавила: ''Пенсионерам скидка''. Я спросил: ''А похож я на пенсионера?'' Она сказала: ''Да''. ''Верно, - согласился я,  - мне 74 года''. ''Выглядите намного моложе'', сказала тетка, а потом еще раз меня осмотрела и сказала: ''Для иностранцев другие тарифы''. ''А разве я похож на иностранца?'' – поинтересовался я.  ''Очень'',- ответила тетка. Вот и разъезжай по исторической родине, разговаривая на чистейшем русском языке.

Эта непритязательная виньетка долженствует оттенить совсем иной сюжет. Не знаю, так ли я похож на иностранца, но на мой присмотревшийся за полтора месяца глаз нынешние русские визуально ничем не отличимы от каких бы то ни было иностранцев. Толпа нынче одна – что в Нью-Йорке, что в Москве, что в Лондоне. Мир стал плоским,- прав Томас Фридман. Этому способствует прежде всего немыслимая простота современной принятой в городах одежды. Одежда утратила качество, то есть на философском языке, определенность, у нее нет отличительных черт, присущих, скажем, богатому лондонцу, или питерскому плебею, или шикарной парижанке. Туалеты выставляются по особым случаям, по улицам ходят в чем попало. Это только новые русские за границей демонстрируют среди бела дня бриллианты и меха. Сейчас говорят, что современная женщина одета так, будто она идет не по улице, а по своей квартире из спальни в уборную. Я-то старый сноб, и всю свою жизнь связывал с Западом понятие о красоте, почему меня немыслимо раздражают всякие нынешние аксессуары, вроде этих пресловутых шлепанцев флип-флоп (в России их называют вьетнамки). И вот когда я то же самое увидел в России – это стало чем-то вроде момента истины. Раз все так, значит так и надо. Человечество сравнялось в чем-то существенном, то есть больше общего стало, больше оснований для, простите излишнюю торжественность,  человеческой солидарности. В сущности, доведенная до конца эта тенденция дает идею бани: где как не в бане люди неразличимо похожи? И где как не в бане их связывает самая что ни на есть глубинная солидарность? Ну хорошо, баня институция не западная, другое слово вспомним, равноценное: пляж. Братство народов, одним словом. Тут что-то человечеством инстинктивно найдено. И нынешний говорливый поп Чаплин, ратующий за православный дресс-код, - темный реакционер, ему место рядом с какими-нибудь талибами. И недаром так остро  во Франции этот вопрос стоит, тут действует здоровый демократический инстинкт. Всякая попытка выделиться априорно несет в себе потенцию враждебности, желание конфронтации.

Я знаю, что это старый философский вопрос: о иерархичности бытия, о сложной структурированности мира, об исчезновении в современной демократии качеств, то есть определенностей. То есть лиц необщего выражения. Демократия уплощает мир. Упрощает и уплощает. В том числе красоту сводит на нет, я бы сказал – дезавуирует. Но вот и позитив рядом с этими негативами: красоты меньше, а мира и спокойствия больше. Я настаиваю: толпа в Москве и Петербурге – не враждебная  толпа, от нее не исходит флюидов злобы. И это колоссально много, и это необычайно ново. Советская толпа была злой толпой – потому что ущемленной в своем подсознании. А сейчас уже не подсознание, а ясное сознание: люди побывали во многих местах и увидели свою субстанциальную идентичность. Прорыв советской ментальной блокады – колоссальное достижение.