Борис Пастернак. Времена жизни

Выжимает суконную мышь…

«С рассветом, взваленным за спину…»

Открыл ты не форточку,

Открыл мышеловку,

К реке прошмыгнули мышиные мордочки

С пастью не одного пасюка.

«Materia Prima»

Тетка Оттепель крадется с краденым,

И опять

Город встал шепелявой облавой…

«Но почему» С Маяковским роднит еще одно, пожалуй главное, то, что действительно «поверх барьеров» – всепоглощающая, оглушительная страсть и страстность. Как сказано в «Скрипке Паганини», «Любовь и боле, чем любовная тоска!» И, главное, в удивительно простой шестой части «Скрипки» – «Я люблю, как дышу». Отсюда – «Марбург», завершавший сборник, «Марбург», от которого Маяковский пришел в восторг. Но это был еще иной «Марбург», – тот, который сегодня известен, явится результатом переработки лета 1928 года; а тогда, в 1916-м, противопоставление возлюбленной, не понимающей и не принимающей открытой страсти, самому поэту было основным мотивом первой, «романсовой» части стихотворения:

День был резкий, и тон был резкий,

Резки были день и тон —

Ну, так извиняюсь. [4] Были занавески

Желты. Пеньюар был тонок, как хитон.

. .

Вы поздно вставали. Носили лишь модное,

И к вам постучавшись, входил я в танцкласс,

Где страсть, словно балку, кидала мне под ноги

Линолеум в клетку, пустившийся в пляс.

«Струна», «кружево», «мой друг в матинэ» – это даже скорее Северянин, чем Маяковский, но Маяковскому нравилось и было близко не начало, а середина: «В тот день всю тебя, от гребенок до ног…»

Запечатленная в «Марбурге» страсть – четырехлетней выдержки – свидетельствовала о чрезвычайно глубокой эмоциональной одаренности, тоже родственной Маяковскому, его натуре.

Наиболее «пастернаковским» в «Поверх барьеров» было сочетание этой налетающей, «бурной» (в том числе и в прямом смысле этого слова) страсти с мгновенно схваченной картиной, импрессионистической (близкой по методике к импровизационной) живописью:

Слывшая младшею дочерью

Гроз, из фамилии ливней,

Ты, опыленная дочерна

Громом, как крылья крапивниц!

«Муза девятьсот девятого»

Тучи на горку держали. И шли

Переселеньем народов – на горку.

По ветру время носилось оборкой

Грязной, худой, затрапезной земли.

Степь, как архангел, трубила в трубу,

Ветер горланил протяжно и властно…

«Прощанье»

Кокошник нахлобучила,

Из низок ливня – паросль,

Футляр дымится тучею,

В ветвях горит стеклярус.

«Кокошник нахлобучила…»

Сквозь снег чернеется кадык

Земли. Заря вздымилась грудью.

Глаза зари в глаза воды

Глядят, зимуя в изумруде.

«Заря на севере»

Это мои, это мои,

Это мои непогоды —

Пни и ручьи, блеск колеи,

Мокрые стекла и броды…

«Это мои…»

Разве только птицы цедят,

В синем небе щебеча,

Ледяной лимон обеден

Сквозь соломину луча?

«Весна»

Интересно, что именно в «Поверх барьеров» появляются два стихотворения, связанные с предощущением, предчувствием божественного начала. (Кстати, в сборнике 1928 года они печатались вместе, как бы в составе одного стихотворения.) Это – «Душа» («О вольноотпущеннице, если вспомнится…» и «Не как люди, не еженедельно…», обращенное, как и потом, в «Рассвете» (стихи из романа «Доктор Живаго»), к «Тебе» – то есть к Богу. Стихотворение 1915 года перекликается со стихотворением О. Мандельштама из его первого сборника «Камень», только у Пастернака обращение сознательно («Я молил Тебя: членораздельно повтори творящие слова»), а у Мандельштама – подсознательно, вернее, из подсознания выявлено («Господи! – сказал я по ошибке, сам того не думая сказать»). Стихотворение Пастернака между тем пророческое – по отношению к будущему творчеству: «Не как люди, не еженедельно, не всегда, в столетье раза два я молил тебя: членораздельно повтори творящие слова». Ведь как это прозвучит второй раз за столетье, в «Рассвете»? «Всю ночь читал я Твой Завет и как от обморока ожил».

Военная цензура не пропускала «Поверх барьеров» – из-за строк, показавшихся цензору пацифистскими или революционными. Бобров съездил к цензору с бутылкой коньяка и убедил его подписать книгу, заменив «особо опасные» строки точками. Книга все-таки вышла (в декабре 1916 года, ровно через три года после «Близнеца в тучах», хотя на титульном листе стоит год 1917) с массой опечаток.