Борисов-Мусатов

Одно только надобно прояснить: что понималось Борисовым-Мусатовым под неопределённым термином «отсталость»? Полнее всего взгляды на современное состояние искусства сам он выразил в письме саратовскому архитектору В.Владыкину, который в местной газете выругал «декадентский» застой российской художественной жизни. В отповеди Борисова-Мусатова — перечень имен, связанных, по его убеждению, именно с возрождением русского искусства («отсталость»— их неприятие): Малютин, Врубель, Головин, В.Д.Поленов, Е.Д.Поленова, В.Васнецов, Нестеров, К.Коровин, Шаляпин, Горький, Якунчикова, Художественный театр…⁵¹ В конце XX века такой перечень может показаться даже банальным, но он отнюдь не был таковым, когда век только начинался, когда многие не видели того, что позднее стало представляться несомненным. Надо было иметь тонкое чутьё, чтобы в хаосе разнородных и противоречивых течений, исканий, теоретических идей и практических экспериментов выделить именно бесспорное. И утверждать: «…у нас в России началось возрождение русского искусства. Настоящее возрождение, которого не в силах остановить вся некультурность нашего общества. Того общества, которое в силу своего положения, собственно, должно было бы поощрять художников, искренне желающих, стремящихся к новому, вперёд, к свету, а не закрывать глаза на новое творчество и вместо поддержки своим авторитетом отделывающегося только плоскими шуточками, пренебрежением и ходульным словом людей неграмотных: «декаденты»

⁵².

Последнее замечание художника тоже нельзя обойти вниманием: конечно, он и собственную обиду здесь излил: ведь в декадентстве его обвиняли не единожды. Несправедливость, однобокость, тенденциозность таких обвинений он испытал и на себе. И всё же: если всмотреться, вникнуть не просто в перечень имён, но и в смысл оценок Борисовым-Мусатовым искусства, его натуре близкого, то должно прийти к выводу: возрождение культуры он связывал исключительно с новаторскими открытиями в сфере эстетической формы. Опасность абсолютизации принципов «чистого искусства» им не воспринималась и не могла быть воспринята. Недостаточность «чистого искусства» хорошо разглядел в свое время Достоевский; социально-историческую опасность замкнутости культурной элиты высветил Бердяев. Но Борисов-Мусатов, вероятно, и не способен был всего этого воспринять.

Свой перечень достижений современного искусства в ответе Владыкину недаром же начал он с тех, кто внутренне чуялся ему ближе всех прочих: «Кто же теперь не знает плеяды имен художников журнала «Мир искусства», где все молодые силы, дружно соединившись, работают в поисках к развитию нашего русского национального искусства, несмотря на всю ополчившуюся рать ретроградов с самим Вл. Стасовым во главе, этим святейшим папой русской художественной критики»⁵³. Вот и обозначились явно главные единомышленники и первейший идейный противник, оплот эстетической «отсталости».

Курьёзно то, что Стасов назван как противостоятель развитию именно национального русского искусства, И вообще представлен как чуть ли не гробовщик этого искусства. Борисов-Мусатов рубанул сплеча, безоглядно, явно не разобравшись в неоднозначности проблемы.

Любопытно, что в то самое время, в один из приездов художника в Петербург, произошла в стенах Публичной библиотеки встреча его со Стасовым. И как раз перед самым приходом Борисова-Мусатова в библиотеку Стасов, в ней, как известно, служивший, именно по поводу мусатовского творчества заявил одному из коллег (оставившим про то воспоминания): тут надобно скорбеть, печаловаться. Сам же Виктор Эльпидифорович встречен был так: «Мне ваше искусство непонятно и нисколько не любезно моему сердцу. Но раз вы у нас в библиотеке — вы наш гость, и я с радостью буду вам помогать, чем только могу»⁵⁴

. Обратим внимание на стиль изъяснения — недаром же Борисов-Мусатов отметил тут же: «Что за стильный старик!» Несомненно, и манера поведения стилю речи соответствовала.

При всём идейном противостоянии, эстетическом неприятии взглядов друг друга, при всей «партийной» непримиримости в борьбе эти люди умели сохранять внутреннее благородство и не примешивать ничего личного в свои отношения. Урок!

Но сами столкновения с противниками в области эстетической деятельности никак не могли поколебать Борисова-Мусатова в убеждении: избранный путь единственно верен, и не может быть иного. Он был твёрд в сознании собственной избранности, особенной сущности своей как художника. Можно ли предположить, что в глубине его сознания и совести возможны мучительные терзания, подобные тем, на которые отважился Лев Толстой двумя десятилетиями ранее: