Борн

Еще одна выдержка: «Первое, что я помню, это нагадившая на меня ящерица. Я ненавижу ящериц, осквернивших мои первые воспоминания. Но я их при этом очень люблю, потому что они вкусные».

И еще: «Река не красивая. Она отравлена. Она полна яда. Я ее исследовал. Я никогда не стану там плавать, хотя, кажется, плавать мне бы понравилось. Во всем этом городе, похоже, не осталось ни единого места, где можно было бы поплавать. Река отравлена, колодцы почти пересохли, пруды Компании тоже ядовиты, что бы там ни утверждал лис, а здешнее море высохло сотни лет назад. Мне бы хотелось принять настоящую ванну, как дети в книжках. Искупаться в старинной ванне на звериных ножках. Хорошенькая помывка – вот то, что мне нужно. Долгое купание. Купание. Борн сидит в ванне. Рожденный купаться».

Еще: «Рахиль говорит, что убивать плохо. Это означает, что я – плохой, потому что делаю то, что убивает. Но я не могу остановиться, оно кажется правильным, как дыхание, и не ощущается так, как должно бы ощущаться „убийство“, ведь я могу видеть их внутри себя, разговаривать с ними, и они остаются теми, кем или чем были прежде, даже ящерицы. Так какое же это „убийство“?»

«Очень тяжело ощущать, что ты находишься в двух или трех местах одновременно, и вести осмысленные разговоры. Я начинаю говорить так, будто не знаю значения слов».

И еще Борн написал в своем дневнике: «Мир сломан, я не знаю, как его починить».

Когда через какое-то время я не обнаружила дневника Борна, то поняла, что его забрал Вик, но это было уже не важно. Наоборот, я была ему за это почти благодарна. Я уже наизусть помнила все, что смогла разобрать, все, что было написано на известном мне языке. Сам дневник больше не имел никакого значения. Его мог забрать у меня кто угодно и когда угодно. Важно было лишь то, что я выбрала, чтобы запомнить.

Отсутствие Борна сильно упростило жизнь в Балконных Утесах. Упростило меня и Вика, сделало наш быт скучнее, лишило чего-то ценного, какого-то бурного многообразия красок, заставило меня думать о себе как о чем-то полуживом. Я чувствовала себя наказанной, маленькой и ненужной. Однако с каждой минутой возрастало и облегчение от того, что моя жизнь приближается к тому, чем она, по своей сути, являлась, освобождаясь от неуместных претензий на нечто большее. Пусть даже это было иллюзией, но что тогда не иллюзия в нашем мире?

Из-за той истории с Борном, чтобы точно знать, мы это или уже не мы, нам с Виком пришлось ввести пароли, которые мы меняли каждый день и пользовались ими, просыпаясь утром или встречаясь в коридоре, отправляясь спать или уходя по делам. Какое-то время мы жили в страхе, что Борн, переменив личину, вернется в Балконные Утесы.

Паролями служили всякие глупости, всего лишь яркие словечки среди прочих тусклых и серых, и большую их часть предлагал Вик, как бы продолжая традицию игр, в которые мы играли прежде, когда я приносила ему биотехов. То, что некоторые из его паролей заставляли меня смеяться, только делало остальные дни еще серее.

– Сыр-из-дыр, – говорила я Вику.

– Треклятая устрица, – отвечал он.

– Петушиный гребешок.

– Илистый прыгун.

– Медвежья какашка, медвежий след, медвежатина.

– Плащ Морокуньи-растлительницы.

Ужасно глупо, но эти слова давали нам знать, что мы – это мы, что мы говорим с настоящими Виком и Рахилью. Даже если я не была настоящей.

Очень может быть, мне становилось смешно от того, что наши пароли походили на слова, придуманные Борном.

* * *

О том, чтобы принять требования Морокуньи, Вик больше не заговаривал, даже после обнаружения «астронавтов» в могилах. Несмотря на уход Борна и наше примирение, в Вике что-то переменилось, и ультиматум Морокуньи заставлял его все чаще думать о Балконных Утесах как о крепости, оплоте против нее. Что же касается меня, я послушно выполняла указания Вика и открывала рот лишь для того, чтобы поддержать его мнение, поскольку собственного у меня в ту пору не имелось.

К счастью, работа совершенно захватила нас. Она изгнала все мысли из моей головы, что мы с радостью приветствовали, по крайней мере – я. События в городе предсказать мы не могли, зато у нас все еще оставались Балконные Утесы. Мы продолжали ими владеть и вновь напряженно, молча работали бок о бок, стараясь устроить все так, чтобы ни один убийца-шатун нас не унюхал.

Самым изобретательным трюком стала настройка светлячков с помощью феромонов. Они загорались теперь с полуминутной задержкой, зато если кто-то кроме нас проходил мимо биорецепторов на входах в Балконные Утесы, светлячки потухали. Наименее изобретательным – прочистка воздуховодов над кроватями, на случай если не останется иного способа бегства.