Борцы

— Вот мой племяш — собственной персоной,— говорил старик,— Я, конешно, извиняюсь, но вы друг другу под стать — богатыри...

Никита пожал Верзилину руку. На парне была свежая белая рубашка, расшитая васильками.

Проходя в горницу, доставая из карманов хлебное вино и закуски, Верзилин сказал:

— Я очень рад познакомиться с тобой, Никита. И хотел это сделать ещё днём, да (как говорит Макар Феофилактыч) шалыганы помешали на пристани.

— Вы бы сказали, в какое время придёте, я бы встретил,— проговорил Никита.— У нас тут и до поножовщины дело может дойти. Ежовские да луковицкие парни известны этим на всю Вятку.

Потирая руки, хлопоча около стола, маленький сухонький Феофилактыч говорил:

— Земля любит навоз, лошадь — овёс, а наш брат — принос...

Глядя на Никиту, Верзилин рассмеялся:

— А ещё говорят, что вятские люди — трусливые.

Он сел, осматривая комнату. За цветастой ситцевой занавеской висела вторая лампа; свет от неё расплывался жёлтым пятном по тёмному потолку. В комнате было светло.

На столе появилась четверть с квасом, солёные огурчики, капуста, свежий лук, противень с румяным пирогом.

Из кухни выглянула здоровая девка, но Феофилактыч цыкнул на неё.

— Я, конешно, извиняюсь, но для ради такого дела не грех и выпить по маленькой,— говорил он, меняя местами на столе тарелки и блюдечки. — Прошу к нашему шалашу — чем бог послал. Ишь, как вы потратились— икорка, балычок... Дак за гостя дорогого тост!.. Это ваш лафитничек, подвигайте, Ефим Николаевич... Никита, ради такого праздника... Не погнушались нами...

Глядя, как Никита поморщился и отставил вино, Верзилин одобрил: «Молодец». Сам отхлебнул один глоток.

— Эх, хороша!.. Хвати тя за пятку! — крякнул старик, заставив Верзилина вспомнить о Татаурове.

А старичок, словно угадав его мысли, спросил:

— Так покинул вас Иван?

— Не говорите,— вздохнул Верзилин.

— Я, конешно, извиняюсь, но, глядя на него, мне думалось всегда, когда вы были вместе, а боле того, когда он без вас в бильярд играл: «Отречётся он от вас...» Как сказано: «Не пропоёт петел трижды, как отречёшься ты от мя...» Именно... Я, конешно, извиняюсь... А вы закусочку берите... Но это ничего. Я, конешно, извиняюсь, но Никита вас никогда не предаст. Правда, Никита?.. Давайте по второму лафитничку опрокинем... Вот так, хорошо!.. А что говорят, так пускай говорят — собака лает, ветер носит... Значит, семейством племяша моего интересуетесь? Я, конешно, извиняюсь, но родитель его (царство ему небесное) такой же конплекции был, как я. Братья мы родные, погодки. И мать — такая же. Й два сына первых такие же. А Никита с сестрой— богатыри. Однова строительством занялись — вдвоём с сестрой из лесу все брёвна на себе вынесли; никто не заметил. Шито-крыто, без лошадки. А в другой раз сестра-то заходит в лавку, тюки там пудов на двадцать. Прикашшик с хозяином туда-сюда, тык-пык, не сдвинут с места. «Ну-ко», — говорит девка. Взяла — раз, готово. А ведь девка. Ешшо разик чокнемся; ваше здоровье! Эх, хорошо! Хвати тя за пятку! А Никита одново с мельником поссорился, собрал все гири на цепь и к потолку — на балку — подвесил. Сыми попробуй. Ой-ой, там сколько будет весу. А другой раз привалил к дверям железную тунбу — не откроешь дверь. Через окна уж вылезли, втроём отодвинули.

Отпивая из стакана пахнущий мятой квас, Верзилин сказал осторожно:

— А ты, я вижу, Никита, и сам пошалыганить любишь?

— Нет,— покачал головой парень. — Он так рассказывает вам, словно я шпана береговая... Это один такой случай был, когда я рассердился...

— А один ли?

— Ну два,— недовольно сказал Никита.

— Ишь ведь, обиделся! — с восхищением посмотрел Феофилактыч на племянника. — Весь в меня, такой же гордый — не подступись!.. Ешшо по маленькой выпьем. Ваше здоровье. Евдокия!— сердито крикнул он на кухню. — Иди выпей со мной за здоровье людей хороших. А то они квасок один попивают.

Вытирая руки фартуком, давешняя пышущая румянцем девка вошла в горницу и поклонилась Верзилину. Взяла лафитничек.

— Жена моя,— сухо представил её старик.— Ну, будем здоровы. Иди... Иди, иди — на кухню... Так вы говорите — пошалыганить? Нет, не будет ваша правда. Вот было дело — идёт Никита через реку, а там — сахар везли. Весной было дело, лёд-то возьми да и обломись. Народу набежало — барабаются, как яшшерицы,— толку нет, беда неловко. Хозяин на себе волосы рвёт. «Спасай, Сарафанников,— говорит,— деньги большие дам». Так што ты думаешь?— вытащил ведь Никита... А вот ешшо когда спирт возил — лошадёнка плохая была. Распутица (а в распутицу сам знаешь — какие у нас дороги). Остановицца посреди

дороги и ни с места. Што делать? Никита распряжёт её, привяжет к саням, а сам — в оглобли. И везёт. А бочка, промежду прочим, сорокаведёрная — шутка в деле (я, конешно, извиняюсь)...

Пушистый сибирский кот подошёл к старику, потёрся об ногу. Макар Феофилактович нагнулся, подхватил его, посадил на колени. Томно выгибаясь под пальцами хозяина, кот косил на Верзилина зелёным прищуренным глазом.

Пчела залетела в открытое окно, гудя, закружилась вокруг лампы; поскуливала где-то собака; слышалось журчание ключа.