Босиком по краю моря

– …Уже все позади. Нам сделали операцию. Ножка в норме. Остался реабилитационный период. Вот эта коляска специальная. В ней пока гулять будем. Врачи замечательные…

Собеседница о чем-то спросила Женю, та отвечала:

– Да, врожденный дефект. Так бывает. Очень редко, но случается. И тут все зависит от скорости реагирования. Пока ребенок мал, можно все сделать… Да, мы успели. Спасибо мужу. Он перевернул всю Москву и потом всю Германию. Денег добыл, все организовал… И вот теперь – полный порядок. Можно выдохнуть и просто жить.

– Какое счастье, – воскликнула собеседница, – и какой у вас замечательный муж!

– Это мое сокровище. Как и сын, – улыбнулась Женя и осторожно погладила Боярова по плечу.

Суржиков посмотрел на профиль Пчелинцевой – он так и не смог про себя ее назвать Бояровой. Профиль был точеный. И решительный. Таким он его помнил еще по лекциям на факультете. Суржиков подозвал стюардессу и попросил продать ему бутылку виски.

– Принесите, пожалуйста, стаканчик. И закройте глаза на нарушение правил. У меня исключительная ситуация, – сказал Вадим Леонидович.

Стюардесса в сомнении посмотрела на него, но увидела благообразного господина с тоской в глазах и тихо сказала:

– Я ничего не видела и не знаю.

– Ок, – кивнул Суржиков.

Остаток полета он тихо пил.

Бояровы покинули самолет первыми – им помогал чуть ли не весь персонал. А на поле за ними подъехал специальный микроавтобус. Суржиков наблюдал за всем из иллюминатора. Виски стало анестезией души, а потому никаких эмоций картинка не вызвала.

Бояровы между тем старались не разбудить сына. Они молча разместились в микроавтобусе, который за ними выслала страховая компания.

– Я его видела, – наконец сказала Женя, когда микроавтобус миновал третье кольцо.

– Я тоже. Его трудно не заметить с этими его лиловыми шарфами на шее, – ответил Бояров.

– Я тебя прошу, – урезонила мужа Женя.

– Извини. Но и вправду идиотская привычка.

– Это его привычка.

– Ты права. И не нам судить.

– Не нам… – тихо улыбнулась Пчелинцева.

– Мой сын спит и даже не понимает, что у него началась новая жизнь, – произнес Бояров, сделав ударение на слове «мой».

– Твой сын – молодец. Не капризничает, не буянит…

– Наш сын – молодец, – поправил Бояров.

А Вадим Леонидович Суржиков в это время сидел на заднем сиденье такси и, открыв окно, подставлял лицо свежему ветру. Хмель еще гулял в его голове, помогая мечтать о ближайшем будущем – тут были и поездки, и выступления, и научные работы, и премии с наградами.

Суржиков, да и Бояровы (равно как и все остальные) еще не знали и не верили, что очень скоро, через каких-то пару недель, жизнь переменится. Да так, что станут смешными и нелепыми все эти человеческие устремления в будущее. Наступят времена болезней, страха, одиночества. Привычная жизнь уйдет, на смену ей придет растерянность.

Суржиков ничего этого еще не знал, но чувствовал какое-то тревожное томление и сожаление, которые никакие бравурные планы не могли заслонить.

«О, это, верно, и есть то самое португальское «саудаде», – догадался образованный Суржиков, – светлая печаль и сожаление о счастье, лицо которого ты видел, но не сохранил. Или даже видел, но не узнал».