Босой

Тобей устроился на железную дорогу. Уходит утром со станции. За спиной мешок с инструментом. В руке молоток на длинной рукоятке. Идет Тобей вдоль полотна, пропуская один рельс между пяток. Постучит на стыке по рельсу молотком. Звук хороший. Пройдет еще несколько шагов и снова постучит.

Если по звуку ясно, что ослаб болт, опустится на колени, найдет неисправность, достанет ключ, подкрутит гайку. И шагает дальше. Стучит и слушает. Иной раз, ударив по рельсу молотком, снова ищет неисправность; процесс подкручивания болтов повторяется тысячи раз на дню. В этом и состоит работа Тобея. Зимой его продувает студеным ветром. Летом припекает – не остудить и морю воды.

От станции он идет вдоль левой стороны полотна. К полудню добирается до первой сторожки на пути к Руши. Посудачит там с женой стрелочника, сядет в тень акаций, съест еду, что припас в котомке. А еда обильная: ломоть мамалыги, луковица, которую он расплющивает кулаком, да соль в уголке тряпицы, чтоб макать в нее лук и куски мамалыги. Бывают дни, когда вместо лука берет чеснок или толстый стебель лука-порея. Но это ближе к весне. Об эту пору люди выкапывают из пола землянки пучки порея и едят до появления свежей зелени.

На станцию Тобей возвращается вдоль правой стороны полотна. Ему нравится работа на железной дороге. В конце месяца он получает горсть монет – раза в три больше, чем получал бы, нанявшись батраком к помещику или в городе за поденную работу. Пусть нет покоя даже в воскресенье, когда в полях – ни души. Все равно Тобей быстро заканчивает свою работу и еще до обеда, отдав на станции ключ десятнику, спускается в корчму Букура промочить горло стопкой-другой цуйки. Домой идет, распевая пьяные песни. А то остановится перед примарией и шмякнет кэчулой оземь.

– Эй, примар, ты, может, зубы на меня точишь? Так даже твои жандармы не могут меня на барскую работу погнать. Я – человек государственный, слышишь?

Когда он выпьет лишнего, ему море по колено: может примара и к черту послать, и к дьяволу.

А примар и впрямь не в силах ничего поделать: Тобей ему неподвластен.

Когда Тобею прискучило жить под крылышком у матери, он взял и женился.

Он похож на свою мать – такой же низенький, сутулый и жилистый, будто из одних костей да хрящей сработан. На руку ловок, голубоглаз, а лицо испитое, худое – кожа да кости.

Кому такой муж нужен? Вот и ходил он за пять сел жену искать! Нашел – Быкой зовут. Такая же маленькая. Готовит ему еду, и Тобей надеется, что она ему и наследников народит. Наверно, так оно и будет.

– Сколько ж ты от своей жены детей хочешь, а, Тобей?

– Сколько уж ей на роду написано…

– А как прокормить думаешь?

– Руками. Вот этими двумя…

Ладони у него сплошь в мозолях. Еще бы, постучи-ка целый день молотком по рельсам! Ему по руке не погадаешь. Кожа вздулась, потрескалась – то и дело пухнет и лопается.

В селе у нас чем мужик беднее, тем больше у него детей. Там, где двое, прокормится и третий. Ну а уж коли обзавелся тремя, то с четвертым совсем нетрудно. На него идет все, что от старших останется, – крошки от обеда, латаные лохмотья вместо одежи… Летом детишки могут и голыми проходить. А зимой все равно больше дома торчат, возле прокопченной, чуть тепленькой печки…

– Подумаешь, четверо! А если все девять?

– Что? Девять, по-твоему, много? У Тудора десятеро, у Башку одиннадцать, у Мэчукэ тринадцать – четверо померло…

– И вы еще плачетесь, что нужда задавила, – возмущается Иордаке Диман. – У моей жены всего двое – сын и дочка…

– А коли помрут?

– С какой им стати помирать? У меня дети здоровые – кровь с молоком…

Мы заболеваем от дурного глаза, ложимся на завалинку; болит голова, горят щеки. Кто-нибудь бежит за Диоайкой. Она спешит на помощь. Усаживает нас возле себя, головой себе в подол, трет нам виски, шею, потом разминает суставы рук, пальцы. И все время нашептывает заклятия:

Шла я тропкою в лесу,Повстречала девицу,На спине котомка,В ней одна картошка.«Ты куда идешь, девица?» –«На восток, где свет лучится,

Там мальчонку исцелю.Болезнь в поле прогоню,От людей отдалю.Чтобы мальчик излечился,Чтоб от радости светился,Как звездочка в небесах,Как во полюшке роса,Богородицы слеза».

Мать благодарит ее, чем может. Диоайка уходит. Мы лежим час, другой, иногда целый день или два, а то и неделю, пока не отлежимся и не станет лучше.