Боже, спаси русских!

Среди иностранцев встречаются настоящие патриоты России. Не то чтобы они любили нашу страну как великую державу, в этом смысле ее легче уважать, чем любить, эти чудаки преклоняются перед Святой Русью, набожной русской душой. Английский писатель Стивен Грэхем, знакомый с русской жизнью не понаслышке, в начале XX века ходил на поклонение к святым угодникам в русские монастыри, странствовал по Русскому Северу у Белого моря, ночевал в крестьянских избах, а потом совершил путешествие на русском пароходе в Палестину.

«С англичанами разговор кончается беседою о спорте, с французом – беседою о женщине, с русским интеллигентом – беседою о России, а с крестьянином – беседою о Боге и религии» – утверждал С. Грэхем. Искреннее восхищение вызывала у него способность русских «беседовать о религии шесть часов подряд». Он глубоко чувствует красоту и поэзию православной религии, когда говорит о том, что повсюду в России можно увидеть лики святых – «свидетелей истины», а перед ними теплятся лампадки как символ горения веры. Входя в русскую церковь (особенно поразил Грэхема Успенский собор), человек словно вступает в «иной мир». Кстати, после Октябрьской революции Грэхем подвергся остракизму со стороны своих соотечественников, которые почувствовали себя просто-напросто обманутыми его восторженными словами о Святой Руси. Ну и где она, спрашивали они, эта самая набожная русская душа?

В начале XX века увидела свет книга англичанина М. Бэринга о России, он писал: «Русская душа полна человеческой христианской любви, более теплой, простой и искренней, чем я встречал у других народов», среди главных качеств русского народа он называл «любовь к человеку и веру в Бога».

Столь же горячим поклонником русской религиозности был немец Вальтер Шубарт. Он относит русских к мессианскому, «иоанновскому» типу людей, воплощающих в жизни евангельские ценности: «Мессианский человек чувствует себя призванным создать на земле высший божественный порядок, чей образ он в себе роковым образом носит. Он хочет восстановить вокруг себя ту гармонию, которую он чувствует в себе». Именно гармонию видит Шубарт в русской душе и даже в облике русского священника: «Мягкие черты его лица и волнистые волосы напоминают русские иконы. Какая противоположность иезуитским головам Запада, с их плоскими, строгими, цезаристскими лицами!»

Поклоннику русской духовности Вальтеру Шубарту судьба уготовила русскую Голгофу. Он жил в Риге и после того, как Латвию заняли советские войска, был арестован. Умер в концлагере.

Как трогательны эти европейцы, полюбившие русскую душу за ее религиозность. Как хочется верить, что их вдохновляли не только иллюзии.

После революции русские интеллигенты каялись: мы, дескать, себя обманывали, не так уж народ и набожен. Да не только мы виноваты, что так думали. Вся Европа начиталась Достоевского, поверила, что «может быть, единственная любовь народа русского есть Христос». Может быть...

Не население, а народ-богоносец

Признав святость высшею ценностью, стремясь к абсолютному добру, русский народ, по мнению Ф. М. Достоевского, не возводит земные относительные ценности, например частную собственность, в ранг священных принципов. Н. А. Бердяев был уверен, что «русская идея не есть идея цветущей культуры и могущественного царства, русская идея есть эсхатологическая идея Царства Божьего». И даже Л. Н. Толстой, относившийся к официальному православию весьма скептически, писал, что душа русского народа – «смиренная, кроткая, просвещенная истинным христианством».

Вполне возможно, выражение «народ-богоносец» очень нравилось европейцам-славянофилам, которые признавали за Россией особую религиозную миссию.

В романе «Бесы» Достоевский устами одного из героев, Шатова, впервые употребляет это выражение: «Знаете ли вы, кто теперь на всей земле единственный народ-"богоносец", грядущий обновить и спасти мир именем нового бога и кому единому даны ключи жизни и нового слова... Знаете ли вы, кто этот народ и как ему имя?» – вопрошает Шатов. Ответ очевиден.

По мысли Г. Померанца, автор «Бесов» пытается сделать Бога исключительным достоянием нации: «Ф.Достоевский соединил идею народа-богоносца с мессианской идеей, сакрализуя русский народ и "национализируя" Бога. Только этот народ обладает единственной правдой: единственным Богом и "своим" Христом – кротким, смиренным, покорным слугой всех людей». Тему народа-богоносца Достоевский развивает в «Заметке о петербургском баден-баденстве»: «Вам дико, что я осмелился предположить, что в народных началах России и в ее православии (под которым я подразумеваю идею, не изменяя, однако же, ему вовсе) заключаются залоги того, что Россия может сказать слово живой жизни и в грядущем человечестве...»