Божественное пламя

- К ночи они должны быть здесь, - сказал Филипп. - Утром будут отдыхать, потом будет официальный завтрак, потом я их приму... А на вечер назначен торжественный обед, так что время подожмёт и придётся им красноречия поубавить.

Его лучшая одежда хранилась у матери, Мать была у себя. Писала письмо брату в Эпир, жаловалась на мужа. Писала она хорошо: у неё было много таких дел, которые писцу доверить нельзя. Когда он вошёл, она закрыла свой диптих и обняла его.

- Мне надо нарядиться в честь афинских послов, - сказал он. - Я оденусь в синее.

- Я знаю, что тебе к лицу, дорогой мой.

- Нет, это должно быть подходяще для афинян. Я надену синее.

- Тс-с-с! Я повинуюсь, мой господин. Значит синее, брошь из ляписа...

- Нет, в Афинах только женщины носят украшения. Ничего, кроме колец.

- Но, дорогой мой, ты должен быть одет лучше их! Ведь они же ничтожества, эти послы.

- Нет, мама. Они считают украшения признаком варварства. Я их не надену.

В последнее время она уже слышала иногда этот новый голос. Он ей нравился. Но до сих пор сын никогда ещё не говорил таким голосом с ней самой.

- Ты будешь совсем как взрослый, господин мой.

Она сидела; и поэтому смогла прильнуть к его груди и посмотреть на него снизу вверх. Погладила его выгоревшие волосы и добавила:

- Когда пора будет одеваться, приходи ко мне. Ты одичал, как горный лев; я должна сама присмотреть, чтобы всё было как надо.

Вечером он сказал Фениксу:

- Я не хочу ложиться. Пожалуйста, позволь мне посмотреть, как приедут афиняне.

Феникс с отвращением глянул в окно на сгущавшиеся сумерки.

- Что ты надеешься увидеть? - проворчал он. - Проедет мимо кучка людей, в шляпах, нахлобученных до самых плащей... При нынешнем тумане ты слугу от хозяина не отличишь.

- Всё равно. Я хочу их видеть.

Ночь настала сырая, промозглая. С камышей возле озера капала вода; не смолкали лягушачьи трели, словно шум в голове... Неподвижный туман висел на осоке, окаймляя лагуну до самого моря, где его раздувал лёгкий ветерок. На улицах Пеллы грязные канавы смывали накопившиеся за десять дней мусор и отбросы вниз, к воде, покрытой оспинами дождя. Александр стоял у окна фениксовой комнаты, куда пришёл его будить. Сам он уже был одет в сапоги для верховой езды и в плащ с капюшоном. Феникс сидел с какой-то книгой возле лампы и жаровни, словно впереди у него была вся ночь.

- Смотри! Из-за поворота факелы показались, уже едут!...

- Прекрасно. Теперь они будут у тебя на виду, можешь любоваться. Я выйду на улицу только когда время подойдёт, ни на миг раньше.

- Дождик едва капает! Что ты будешь делать, когда мы пойдём на войну?

- Я берегу себя для этого, Ахилл. Не забывай, что кровать Феникса стояла возле огня.

- Слушай. Если ты не поторопишься, я сейчас тебе книгу подпалю! Ты ведь даже не обулся до сих пор!

Он высунулся из окна. В темноте далёкие факелы, размытые туманом, казались крошечными, словно светлячки, ползущие по камню.

- Феникс...

- Да-да, времени ещё достаточно...

- Феникс, он на самом деле хочет договориться о мире? Или только успокоить их хочет, на то время, пока не будет готов? Как олинфийцев.

- "О, Ахиллес богоравный, могучий, возлюбленный сын мой..." - Он искусно настроился на волшебный ритм. -"Будь справедлив ты к отцу, что своим благородством прославлен..."

Недавно ему приснилось, будто он стоит на сцене, одетый для роли Корифея в трагедии, для которой написана только одна страница. На воске всё остальное уже было, но ещё не переписано набело, и он попросил поэта изменить окончание; но когда попытался вспомнить это окончание вспоминались только собственные слезы.

- Ведь олинфийцы первыми нарушили договор. Они стакнулись с афинянами и впустили к себе его врагов. Это нарушение клятвы; а каждый знает, что нарушение клятвы лишает силы любой договор.

- Их кавалерийские генералы бросили в бою своих людей... - Голос мальчика зазвенел. - Он заплатил им, чтобы они это сделали. Заплатил!...

- Наверно, это спасло немало жизней...

- Они теперь рабы, ты понимаешь?... Рабы!... Я бы предпочёл умереть.

- Если бы все это предпочитали, рабов бы не было.

- Я никогда, ни за что не стану использовать предателей, когда стану царём. Если они придут ко мне - я их убью... И всё равно, кого они захотят мне продать. Даже если это будет мой злейший враг - я ему пошлю их головы. Я их ненавижу, как врата смерти. Этот Филократ - предатель!

- И при всём том, он может сделать много хорошего. Ведь твой отец желает добра афинянам.

- Если они согласятся на всё, что он скажет, да?

- Знаешь, его могут заподозрить в том, что он хочет установить тиранию. Когда спартанцы победили их во времена моего отца, у них на самом деле была тирания. Но чтобы хорошо знать историю, надо этого хотеть. Ещё со времён Верховного Царя Агамемнона у эллинов был военный вождь. Иногда какой-нибудь город, иногда человек. Как собрали войско под Трою?... Как отразили варваров в войне с Ксерксом?... Только нынче, в наши дни, эллины грызутся словно псы - а вождя нет, руководить некому.

- У тебя это звучит так, словно они и не стоят руководства. Но не могли же они так быстро измениться.