Божественный Клавдий и его жена Мессалина

И действительно, в Рим прибыла делегация херусков, испрашивая Италика в короли. В самый первый день по приезде из-за них поднялась большая суматоха в Театре. Никто из послов раньше не бывал в Риме. Они пришли ко мне во дворец, и им сказали, что я в Театре. Поэтому они последовали за мной туда. Играли комедию Плавта «Угрюмец», и все следили за представлением, затаив дыхание. Германцев провели на общественные места, не очень хорошие, откуда почти ничего не было слышно. Усевшись, они принялись озираться вокруг и спрашивать громкими голосами: «А это почетные места?»

Служители пытались шепотом убедить их в том, что места почетные.

– А где сидит цезарь? Где его главные таны? – спросили они.

Служители указали вниз на места перед сценой.

– Вон цезарь. Но он сидит внизу только потому, что слегка глуховат. Ваши места – самые почетные во всем театре. Чем выше, тем почетней.

– А кто эти темнокожие люди с шапками в бриллиантах, которые сидят рядом с цезарем?

– Это послы из Парфии.

– Что такое Парфия?

– Большая империя на Востоке.

– Почему они сидят внизу? Разве это не достойные люди? Это потому, что они черные?

– Нет, нет, они очень достойные, – отвечали служители, – но, пожалуйста, не говорите так громко.

– Тогда почему они сидят на таких местах? – настаивали германцы.

(«Тише, тише!… Успокойтесь там, дикари, нам ничего не слышно!…» – стали доноситься протесты.)

– Из уважения к цезарю, – солгали служители. – Они сказали: раз цезарь из-за своей глухоты вынужден сидеть так низко, они не позволят себе сидеть выше него.

– И вы думаете, мы позволим превзойти нас в вежливости какой-то несчастной кучке чернокожих?! – негодующе вскричали германцы. – Пошли, братья! Все вниз!

Пьесу пришлось прервать на пять минут, пока они пробирались через переполненные зрителями скамьи и наконец с торжеством уселись среди весталок. Но намерения их были вполне похвальные, и я встретил их с тем почетом, какого они заслуживали. В тот же вечер за обедом я снизошел к их просьбе дать им Италика в короли; я был, естественно, очень рад, что мог выполнить их просьбу.

Я отправил Италика за Рейн с предостережением, которое было совсем не похоже на то, которым я напутствовал Мегердата, отправляя его за Евфрат, ведь парфяне и херуски отличаются друг от друга, по-моему, более, чем любые другие народы в мире. Вот что я сказал Италику:

– Италик, помни, что тебя призвали повелевать свободным народом. Ты получил воспитание в Риме и привык к римской дисциплине. Действуй с оглядкой, не ожидай от своих соплеменников того, чего ждет от подчиненных римский судья или генерал. Германцев можно убедить, но не принудить. Если римский командир говорит подчиненному: «Полковник, возьми столько-то людей в такое-то место, постройте земляное укрепление такой-то длины, толщины и высоты», тот отвечает: «Слушаюсь, генерал», уходит без возражений, и через двадцать четыре часа укрепление готово. С херуском нельзя говорить в таком тоне. Он захочет узнать, почему надо воздвигнуть это укрепление, и против кого, и не лучше ли будет послать кого-нибудь другого, менее важного, чем он, для выполнения этой позорной задачи – земляные укрепления говорят о трусости, станет доказывать он, – и какие подарки он получит, если все же согласится выполнить по собственной воле эту просьбу? Искусство управлять твоими соотечественниками, мой дорогой Италик, состоит в том, чтобы никогда не давать им прямого приказа, но выражать свое пожелание, хоть и ясно, в виде совета, который диктует государственная политика. Пусть твои таны думают, что оказывают тебе милость – это для них лестно – тем, что исполняют твою волю по собственному почину. Если надо осуществить какую-нибудь неприятную или неблагодарную задачу, вызови соперничество между твоими танами, пусть каждый считает делом чести претворить ее в жизнь, и не забывай награждать золотыми браслетами и оружием за услуги, которые в Риме считали бы обычной служебной обязанностью. А главное, будь терпелив и никогда не выходи из себя.