Божьи твари

Проповедовал утром в сарае, кашлял через слово. Ничего, я выдержу, а им легче. Лежат и смотрят на меня, лица светлые.

не знаю, какое число

Вышел сегодня из дома. Душно стало одному, вроде воздуха много, а не дышится.

Я смотрел на болото, запорошенное снегом, в черных пятнах, и молился за братию.

Царю Небесный! Защити детей твоих! Тебе взываю.

какое-то число

Когда они все мертвы, я могу говорить. Я не верю в Бога милосердного. Как иногда я завидовал им, тем, кто верил, и умер с этой верой. Как я их теперь ненавижу.

Бог мой, ты жесток и страшен. Пасмурно чело твое. Полон червей рот твой, смраден поцелуй твой. Любовь твоя оскверняет.

Я плачу сейчас. Кашляю и плачу.

За окном будто ходит кто. И зовет меня.

не помню, какой день

Я смотрю за порог и лиц их не вижу, вижу одну мерзость. Только мерзость вокруг. И запустение.

Сегодня я выйду к ним. Они все меня ждут, твари бога немилосердного. Старец Серафим, шепчут они мне безъязыко, отче, отче.

Лица их мертвые.

Братья Овсей и Семен. Прохор и Авдотья. И другие.

Они ждут меня. И только влажно поют комары в темноте.

Снаружи раздался громкий всплеск. Я вздрогнул, выронил телефон. Он ударился о столешницу и улетел вниз с громким бульканьем. Свет погас. Вот черт.

Я повернулся к окну, сжимая холодную рукоять ракетницы; в ладонь больно впились пластиковые бугорки. Медленно подошел, всмотрелся – перед глазами все еще плыли синие отблески, мешали. Потом я увидел… Сначала ничего не происходило, лишь высокий комариный гул обрушился на меня с новой силой – за время чтения я про него совсем забыл. Потом во влажной темноте возникло еле уловимое движение. Еще одно. Еще и еще. Казалось, движется сам туман, медленно перемешивается с тьмой, наплывает волнами.

Комариный писк все нарастал и нарастал, задребезжали стекла, покатилась и упала со стола кружка. Потом сквозь эту мешанину звуков, сквозь темноту, туман и сырость прорезался отчаянный крик Гредина.

И, захлебнувшись, оборвался.