БОЖЬИ ВОЙНЫ

— Ходить сможет? — спросил, покусывая ус, рыцарь Тристрам Рахенау, хозяин Букови. Его сын, Парсифаль, выглядывал ему из-за спины:

— Верхом ездить сможет! Она ведь торговка лошадьми, с коней живет. Сможет в седле?

Францисканец покрутил головой, посмотрел на Эленчу.

— Я не знаю… — запнулся он. — Возможно. Может, когда-нибудь, по Божьей милости… Страшно она покалечена… Это счастье, благородный господин, что вы с дружиной вовремя прискакали на помощь, распугали этих. Иначе…

— Соседская помощь, обычное дело, — буркнул в ответ Тристрам Рахенау. — Также, само собой, пускай здесь, у меня в станице лежит и лечится. Пока не выздоровеет, не станет на ноги, а ее люди Скалку не отстроят. Хм, это просто чудо, что они с той конюшни выломались, иначе бы все там сгорели, ни одной живой души не осталось бы. И большинство коней с пожара сумели убежать… Честное слово, это чудо, настоящее чудо.

— Так Бог хотел. — Францисканец перекрестился. — И я здесь останусь, господин рыцарь, если позволите. Теперь необходимо за больной неустанно ухаживать, повязки менять… Панночка мне поможет. Панночка?

Эленча подняла голову, вытерла запястьем опухшие от слез глаза.

— Помогу.

Дзержка де Вирсинг зашевелилась на ложе, глухо застонала под бинтами.

Было тридцатое марта Anno Domini 1429.

Глава 11

В которой мы возвращаемся в Моравию, в город и замок Одры, где польское посольство предлагает устранить препятствия в укреплении братских связей с Чехией, а Рейневан кое-что узнает о политике.

Было пятое апреля, когда они добрались до Одр. Инцидент со сбежавшим Шиллингом заставил их беспокоиться о судьбе Горна, уже в пути они приняли решение ехать на Совинец. Но не довелось. Первым, кого они встретили во дворе замка, был сам Урбан Горн.

Когда он их увидел, его лицо потемнело, а глаза вспыхнули. Однако он не сделал ни малейшего движения, стоял спокойно и неподвижно. Возможно, потому, что его движения сильно ограничивала толсто забинтованная шея и поддерживаемая перевязью левая рука. А также то, что их было трое, а он один.

— Приветствую, — банально начал Рейневан. — Как дела?

— Так, как выгляжу.

— Ух ты.

— Мы тебя оставили, — Шарлей едва заметно подмигнул Рейневану и Самсону, — несмотря ни на что, в лучшем состоянии. Кто это тебя так обработал?

Горн ругнулся, сплюнул и посмотрел на них исподлобья.

— Шиллинг, — сильно сжал зубы Горн. — Застал меня врасплох, сволочь. Сбежал из Совиньца.

— Убежал, ай-ай-ай… — Шарлей преувеличенно заломил руки. — Слышишь, Рейнмар? Самсон? Шиллинг сбежал! Это нехорошо, очень нехорошо. Но, с другой стороны, хорошо.

— Что? — пробурчал Горн. — Что хорошо?

— Что он убежал недалеко, — выпалил Рейневан. — Мы повстречались. А присутствующий здесь Шарлей, тот, который сейчас, собственно, скалит зубы, порезал его своей шаблюкой на кусочки, как щуку. Мир улучшился, когда на одного мерзавца в нем стало меньше. Ну, Горн, без обид, оставим ссору. Предлагаю, чтобы ты перестал хмуриться и пожал нам десницы. Ну?

Урбан покрутил головой.

— Вы никак с дьяволом в сговоре, вся ваша чертова тройка. У вас дьявол под кожей, у каждого из вас. Лучше, зараза, быть с вами, чем наоборот. Без обид. А за скотину Шиллинга большое спасибо. Дай руку, Шарлей. Рейнмар… Аа-а-у, Самсон! Без объятий, мать твою, без объятий! Швы разойдутся!

Прокоп Голый принял Рейневана стоя. Сам стоял и его садиться не приглашал.

— Ты, — начал он бесцеремонно, — кажется, чего-то ждешь? Чего? Выражения благодарности за неоценимый вклад в миссию в Силезии? Сим выражаю тебе выражения и заверяю, что твои заслуги не будут забыты. Достаточно? Или ты, может, ждешь акта соболезнования по поводу того, что ты был подвергнут испытанию на верность и подлежал тесту на лояльность? Не дождешься такого акта. Впрочем, насколько я знаю, вы уже отыгрались на Бедржихе, просто удивительно, что это вам сошло с рук. Есть ли еще что-то, что я позабыл назвать? Говори быстро, у меня нет времени, польские послы ждут.

— Мои друзья хотят покинуть Одры, жаждут проведать близких. Они могут сделать это без препятствий?

— Шарлей и дурачок? Могут делать, что хотят. Всегда могли.

— А я?

Прокоп отвел взгляд. Долго смотрел на тучи за окном.

— Ты тоже.

— Благодарю, гейтман. Вот, пожалуйста, decoctum. Я приготовил целый флакон, на запас… Если б боль вернулась…

— Спасибо, Рейневан. Езжай, ищи ту свою панну. Но прежде чем попрощаемся, еще одно дело. Один вопрос. Я прошу, чтобы ты дал на него искренний ответ.

— Спрашивай.

Прокоп Голый медленно повернул к нему голову. Его глаза кололи, словно кинжалы.

— Это ты сдал Домараска в Ополе? Он из-за тебя провалился? Ты его предал?

— Я никого не предавал. В особенности того Домараска. Не имею понятия, кто это. Не знаю никого, кого бы так звали.