Божьи воины

— Я долго раздумывал, — сказал он совершенно спокойно, — как с тобой поступлю, когда наконец тебя поймают. Немного подучился. Не принижая давние истории, наиболее поучительной оказалась история новейшая. Так в девятнадцатом году, едва восемь лет назад, чешские владетельные католики прямо-таки чуть ли не состязания устраивали, придумывая, как бы поизощреннее казнить пойманных каликстинцев. Я считаю, что пальма первенства принадлежит пану Яну Швиговскому из Рызмберка. Какому-то пойманному гуситу пан Швиговский приказал натолкать в рот и горло пороха, а затем этот порох поджечь. Очные свидетели утверждают, что при взрыве огонь и дым вырывались у еретика из задницы.

— Когда я об этом услышал, — продолжал Биберштайн, явно наслаждаясь выражением лица Рейневана, — меня осенило. Я уже знал, что прикажу сделать с тобой. Однако я пойду дальше пана Швиговского. Набив тебя порохом сколько влезет, я прикажу затолкать тебе в зад свинцовую пулю и измерю, на какое расстояние она после выстрела улетит. Такой жопный выстрел должен успокоить и мои отцовские чувства, и любопытство исследователя. Как ты думаешь?

— Я должен также не без удовольствия сообщить тебе, — продолжил он, не ожидая ответа, — что я чудовищно жестоко поступлю с тобой и после смерти. Я сам считал это идиотизмом и излишним действием, но мой капеллан уперся. Ты еретик, поэтому я не похороню то, что от тебя осталось, в освященной земле, а прикажу бросить останки где-нибудь в поле, на съедение воронам. Поскольку, если я правильно запомнил: quibus viventibus поп communicavimus mortuis communicare поп possumus.

— Я в ваших руках, господин Биберштайн. — Отчаяние помогло Рейневану собрать остатки отвага. — Отдан на вашу милость и немилость. Вы поступите со мной по своему желанию. Захотите по-палачески, кто ж вас удержит? А может, вы пугаете меня казнью, надеясь, что я начну вопить, взывая к вашему милосердию? Так вот нет, господин Ян. Я шляхтич. И не унижусь в глазах отца девушки, которую люблю.

— Хорошо сказано, — холодно оценил хозяин Стольца. — Хорошо и смело. Ты опять пробуждаешь во мне любопытство исследователя: на сколько тебе хватит этой смелости? Ха, не будем терять времени, порох и пуля ждут. У тебя есть какое-нибудь последнее желание?

— Я хотел бы увидеть твою дочь,

— Ах! И что еще? Оттрахать ее напоследок?

— И моего сына. Ты не можешь мне этого запретить, господин Ян.

— Могу. И запрещаю.

— Я ее люблю.

— С этим мы сейчас покончим.

— Господин Ян, — проговорила Зеленая Дама, а тембр ее голоса заставлял вспомнить о многом, в том числе о меде. — Прояви великодушие. Прояви рыцарственность, примеров которой достаточно в новейшей истории. Даже чешские католические владетельные паны исполняли, я думаю, последние желания гуситов, прежде чем набивали их порохом. Исполни желание юноши из Белявы, господин Ян. Отсутствие примеров великодушия, замечу, деморализует общество не меньше, чем излишняя снисходительность. Кроме того, за него прошу я.

— И это самое главное, — наклонил голову Биберштайн. — Это перевешивает, госпожа. Быть по сему. Эй! Слуги!

Хозяин Стольца отдал распоряжение, слуги помчались их выполнять. После безжалостно тянущегося ожидания скрипнула дверь. В арсенал вошли две женщины. И один ребенок. Мальчик. Рейневан почувствовал, как его охватывает волна жара, а кровь ударяет в лицо. Он понял также, что невольно раскрывает рот. Тут же стиснул губы, не желая выглядеть одуревшим кретином. Он не был уверен в эффекте. Он не мог не выглядеть остолбеневшим кретином. Потому что таким себя чувствовал.

Одна из женщин была матроной, вторая молодой девушкой, а разница в возрасте и поразительное сходство не оставляли сомнению места — это были мать и дочь. Нетрудно было также установить генеалогию обеих, тем более тому, кто — как Рейневан — когда-то выслушал лекцию о типичных наследственных признаках женщин и девушек из самых знатных силезских родов, лекцию, которую некогда прочла Формоза фон Кроссиг в раубриттерском замке Бодак. И матрона, и девушка были скорее невысокого роста и скорее коренастенькие, широкие в бедрах, как вошедшие давно в род Биберштайнов погожелки, женщины из рода Погожелов. Маленькие, усыпанные веснушками картофелеобразные носы однозначно говорили о текущей в их жилах погожелской крови.

Матрону Рейневан не знал и никогда не видел. Девушку видел. Когда-то. Один раз. У вцепившегося в ее юбку малыша были светлые глаза, пухлые ручки, вся в золотистых кудряшках голова, и вообще выглядел он как маленький дурашка — иначе говоря, как маленький, прелестный, толстенький и веснушчатый херувимчик. Рейневан понятия не имел, от кого пошла такая красота. И в принципе его это мало интересовало.