Божьи воины [Башня шутов. Божьи воины. Свет вечный]

Рейневан присматривался с интересом. Носящий обрамленные латунью доспехи Буко фон Кроссиг был личностью известной в Силезии, особенно после прошлогодней Троицы, когда он ограбил кортеж и лично библиотекаря глоговской колегиаты. Сейчас, наморщив лоб и прищурив глаза, знаменитый раубриттер присматривался к Шарлею.

– Мы, случаем, не знакомы? Нам нигде не доводилось встречаться?

– Не исключено, – спокойно ответил демерит. – Может быть, в церкви?

– Ваше здоровье!

– Ваше здоровье!

– Всем нам!

– …совет, – говорил Буко фон Кроссиг Вейраху. – Будем совещаться. Пусть только все соберутся. Трауготт фон Барнхельм. И Экхард фон Зульц.

– Экхард Зульц, – поморщился Ноткер фон Вейрах, – конечно. Этот всюду нос сует. А о чем будем совещаться?

– О походе, – сказал сидящий неподалеку рыцарь, благовоспитанно подносивший ко рту кусочки мяса, которые кинжалом отрезал от окорока, зажатого в пятерне. У него были длинные, сильно поседевшие волосы, ухоженные руки и лицо, благородства которого не портили даже старые шрамы. – Вроде бы, – повторил он, – готовится поход.

– И на кого же, господин Маркварт?

Седовласый не успел ответить. На майдане поднялся шум. Кто-то кого-то крыл, не выбирая выражений, кто-то кричал, отрывисто заскулила собака, получившая пинка. Кто-то громко требовал цирюлика[274] или еврея или и того, и другого.

– Слышите, – указал головой седовласый, насмешливо улыбаясь. – Самое время. Что там стряслось? Э? Господин Ясек?

– Отто Глаубиц порезал Джона Шёнфельда, – ответил задыхающийся рыцарь с тонкими, висящими, как у татарина, усами. – Ему нужен медик. А медик-то ушел. Пропал парх, шельма.

– А кто вчера грозился научить жидовина есть как все? Кто собирался силой накормить его свининой? Кого я просил оставить горемыку в покое? Кого я увещевал?

– Вы, как всегда, правы, милостивый государь фон Штольберг, – неохотно признался усатый. – А что теперь делать? Шёнфельд истекает кровью, как кабан, а от цирюлика только его еврейские инструменты остались…

– Давайте их сюда, – громко и не раздумывая сказал Рейневан. – И давайте раненого. И света, больше света.

Раненый, который, гремя латами, через минуту грохнулся на стол, оказался одним из двух состязавшихся на майдане рыцарей. Без шлема. Результатом бурного лихачества оказался разрубленный почти до кости наплечник и крепко надрезанное свисающее ухо. Раненый ругался и дергался, кровь обильно лилась на липовые доски стола, пачкала мясо, впитывалась в хлеб.

Принесли сумку медика, при свете нескольких потрескивающих лучин Рейневан принялся за дело. Нашел флакон с ларендогрой[275], вылил содержимое на рану, при этой процедуре пациент задергался не хуже осетра и чуть было не свалился со стола, пришлось его придержать. Рейневан быстро вдел дратву в кривую иглу и начал сшивать, стараясь делать по возможности ровные стежки. Оперируемый принялся жутко злословить, безбожно хуля некоторые религиозные догмы, тогда седовласый Маркварт фон Штольберг заткнул ему рот куском корейки. Рейневан поблагодарил глазами. И шил, шил и делал узлы под любопытствующими взглядами обступившей стол публики. Движениями головы отгоняя от себя ночных бабочек, густо летящих на свет, он сосредоточивался на том, чтобы прикрепить ухо как можно ближе к месту его первоначального размещения.

– Чистое полотно, – попросил он немного погодя. Немедленно схватили одну из ротозейничавших девок и содрали с нее рубашку. Ее протесты приглушили, дав несколько раз по заду.

Рейневан тщательно и туго забинтовал голову раненого разорванным на полосы льном. Раненый, о диво, не потерял сознания, а сел, невнятно пробормотал что-то в адрес святой Люции, заохал, застонал и пожал Рейневану руку. После чего все присутствующие тут же принялись поздравлять и благодарить медика за хорошую работу. Рейневан улыбчиво и гордо принимал поздравления. И хотя понимал, что с ухом у него получилось не очень гладко, однако на физиономиях вокруг видел следы от ран, заштукованных гораздо хуже. Раненый бормотал что-то из-под повязки, но его никто не слушал.

– А что? Молодчина, верно? – принимал поздравления стоявший рядом Шарлей. – Doctus doctor[276], разорви меня черти. Хорош медик, а?

– Хорош, – согласился ничуть не раскаивающийся виновник, тот самый Глаубиц с золотым карпом в гербе, вручая Рейневану кружку медовухи. – И трезвый, а это редкость среди коновалов. Повезло Шёнфельду.

– Ага, повезло, – холодно прокомментировал Буко фон Кроссиг, – потому что резанул его ты. Будь это я, нечего было бы пришивать.

Интерес к случившемуся неожиданно угас, прерванный появлением новых гостей, въезжающих на кромолинский майдан. Раубриттеры зашумели, послышались возбужденные голоса, свидетельствующие о том, что въезжает не какой-нибудь фертик. Рейневан посмотрел внимательнее, вытирая руки.

Кавалькаду из нескольких вооруженных человек возглавляли трое конных. В середине ехал лысеющий толстяк в черных, покрытых эмалью латах, справа от него – священник или монах, но с кордом на боку и в железном вороте на кольчуге, надетой прямо поверх рясы.