Божьи воины

Эленча дрожала и стонала во сне.

Дзержка, несмотря на усиленные старания, вынуждена была все же задремать, из сна ее вырвал рывок. Дернул ее собственный подчиненный и работник, Собек Снорбайн. Снорбайн командовал группой конюхов, по приказу Дзержки объезжающих дороги и бездорожья в поисках потерявшихся и бесхозных коней, особенно породистых жеребцов и рыцарских декстрариев, хорошего материала для увеличения поголовья скалецкого табуна. Эленче, которая, широко раскрыв глаза, изумленно слушала отдаваемые Снорбайну приказы, Дзержка так же кратко, но и ясно пояснила, что упускать выгоду — значит совершать грех, конечно, бескорыстное великодушие — вещь прекрасная, но только в свободное от занятий время, а вообще-то кони будут возвращены, если отыщется хозяин и докажет свои на них права. Эленча вопросов не задавала. Тем более что вскоре после этого Дзержка организовала лагерь беженцев, посвящая ему без остатка и праздничные, и будничные дни.

— Госпожа, — Собек Снорбайн наклонился к уху торговки лошадьми, — дело скверное. Идут чехи. Они сожгли пригород Счинавы. Горят Проховицы, гуситы идут на Вроцлав… Значит, пройдут здесь…

Дзержка де Вирсинг тут же протрезвела. Пружинисто поднялась.

— Седлай наших коней, Собек. Эленча, вставай.

— Что?

— Вставай. Я ненадолго загляну к монахам. Когда вернусь, ты должна быть готова. Идут гуситы.

— Обязательно так спешить? Отсюда до Проховиц…

— Я знаю, сколько отсюда до Проховиц, — отрезала Дзержка. — А торопиться надо. Гуситская разведка, поверь мне, может появиться здесь в любой момент. Некоторые чехи…

Она осеклась, взглянула на Снорбайна, потом буркнула:

— Некоторые из них ездят на чертовски хороших конях.

— Иисусе, — вздохнул Ян Краловец. — Посреди моря этот город стоит, что ли?

— Это Одра и ее рукав, — указал на широко разлившуюся воду Урбан Горн. — А это Олава, она окружает город с юга.

— И неплохо защищает подступы, — заметил Йира из Речицы. — Я бы сказал, и стены не нужны.

— Однако они есть, — сказал Блажей из Кралуп. — И крепкие. Да и в башнях тоже нет недостатка. А уж церковных-то… Почти как в Праге!

— Та, первая, — показал, хвалясь знанием, Горн, — Святой Николай на Щепине, а там вон Николайские ворота. Вон та большая церковь с высокой башней — приходская, Марии Магдалины. Та вон башня — ратуша. А та — церковь…

— Святая Дорота, — бесстрастно продолжил Прокоп Голый, видимо, не хуже его знающий Вроцлав. — А там, на острове Песок, — храм Девы Марии. За Песком — Тумский остров, за ним Овентокшиская коллегиата, рядом кафедральный собор, все еще строится. Там, подальше… Олбин, большой премонстрантский собор. А там вон — Святая Катаржина и доминиканский Святой Войцех. Вы удовлетворены? Уже все знаете? Ну прекрасно, потому что вблизи вам вроцлавские церкви… осмотреть не удастся. Во всяком случае, не в этот раз.

— Ясно, — кивнул головой Ян Товачовский из Чимбурка. — Было бы сумасшествием ударить по городу.

— Маловер! — поморщился и сплюнул Прокоупек. — Если б Иисус Навин думал так же, как ты, то Иерихон стоял бы и по сей день! Могущество Бога рушит стены…

— Оставьте Бога в покое, — спокойно прервал Добко Пухала. — Иерихон — не Иерихон, сейчас штурмовать Вроцлав мог бы только совсем уж неразумный человек.

Гуситские военачальники зашумели. В большинстве своем соглашаясь с мнением моравца и поляков. Впрочем, искорки в глазах Краловца, Яна Блеха и Отика из Лозы ясно говорили о том, что вообще-то они б охотно попытались.

— Однако наш путь, — Прокоп, как всегда, не пропустил этих искорок, — к гнезду антихриста был достаточно долог. Позади у нас столько трудных и тяжких дорог, что было бы грешно не уделить антихристу толику религиозных знаний.

Перед ними, под взгорьем, в неглубокой долине текла река Слёнза, широко по-весеннему разлившаяся по лугам, по которым бродили аисты. Уже зеленели березняки красивой свежей весенней зеленью. Расцвела черемуха. На заливных лугах цвели калужницы и лютики, золотились ковры осота. Рейневан оглянулся. Главные силы Табора и сирот переходили Быстрицу по захваченному мосту в Лесьнице, рядом с догорающим таможенным постом.

— Прочтем, — продолжил Прокоп, — вроцлавцам и епископу-антихристу наглядную лекцию. Вон та деревенька, под взгорьем, как называется?

— Мерники, добрый господин, — поспешил пояснить один из услужливых крестьянских проводников. — А тамочки — Мухобур…

— Сжечь обе. Займись этим, брат Пухала. О, а вон там я вижу мельницу… Там — вторую. Там деревушка… И там деревушка… А там что? Церковка? Брат Салава!

— Слушаюсь, брат Прокоп!

Не прошло и часа, как в небо взвились огни и дымы, а свежий майский воздух сделался душным от смрада гари.

Ta vojna pěší, ta mě netěší,těšíla by mě má nejmilejší…

В репертуаре походных песен армии Прокопа заметно начали преобладать все более грустные. Военная усталость давала о себе знать все явственнее.