Божья девушка по вызову. Воспоминания женщины, прошедшей путь от монастыря до панели

Она тихо помогла мне подготовиться: сшила простое черное платье, передник и короткую накидку, составлявшую часть одежды кандидаток. Мне понадобилась сетка, чтобы волосы не развевались и не рассыпались по плечам, фильдекосовые чулки, а также отвратительные старые черные ботинки на шнуровке, которые я носила в школе, но с новыми, приклеенными отцом подошвами. Обычное нижнее белье и белые ночные сорочки. Мы с матерью сшили несколько сорочек из белой фланели и несколько – из хлопчатобумажного полотна.

Перед тем как уйти в монастырь, я позволила себе лишь одно проявление индивидуализма, пришив большие красные пуговицы ко всем своим белым рубашкам.

Вторая часть

Первые неприятности

В ФЕВРАЛЕ 1957 года в Мельбурне стояла жара. Незнакомая в таком виде даже себе самой, в сопровождении гордых, улыбающихся родителей я шла, выпрямив плечи, мимо кипарисовой изгороди, что протянулась от дома до самого монастыря. Я подошла к задней двери обители, где меня встретила величественная улыбка матери-настоятельницы. Это был день чеширского кота: таких улыбок я раньше никогда не видела, а самая широкая улыбка была на лице у преподобной матери Винифред, чеширского кота во плоти, как я назвала ее про себя.

Я стала кандидаткой, «той, кто просит»: в данном случае я просила подтверждения, что могу стать монахиней. Со мной было еще пять девушек, все пришли прямо из школы. Я даже не успела закончить учебный год, как и некоторые другие. Через несколько лет в монастырь примут мою пылкую младшую сестру Берту, которой едва исполнится шестнадцать; она будет рада сбежать из дома и при этом получить пристанище.

Я не могла позволить себе сомнения в собственных мотивах. Мотивы, кажется, не тревожили и монахинь. Они не могли пристально изучить столь необходимое им пополнение, даже если бы в их распоряжении оказался психологический метод выяснения скрытых мотивов поступков, совершаемых кандидатками. В конце концов, мне понадобилось тридцать лет, чтобы осознать, почему я считала, что у меня нет иного выбора, кроме монастыря.

«Господь узрит тебя, кто бы ты ни был. Он позовет тебя по имени. Он видит и понимает тебя, поскольку Он тебя создал…»Эти слова возникли передо мной на клочке бумаги, который я однажды нашла на улице по дороге из школы. Они глубоко меня тронули, и я сберегла этот грязный клочок, словно карту с сокровищами. Безусловно, я нуждалась в том, кто знал меня, поскольку я себя не знала и никто другой, кажется, тоже. Мне нужна была надежда, что Бог, Который, как там было написано, знает меня по имени, действительно меня «узрит». Я не могла позволить себе отвернуться. «Ты не можешь любить себя так, как любит тебя Он… Он обнимает тебя и берет на руки».Какие приятные слова для человека, сомневающегося в существовании любви.

Я попрощалась с родителями, зная, что, скорее всего, буду ежедневно видеться с отцом во дворе монастыря, а если нет, он найдет способ со мной встретиться. А мать была всего в минуте ходьбы. В глазах у них стояли слезы. Знай они, что меня ожидало, они могли бы закричать или насильно увести меня прочь. Но ничего подобного не произошло. В тот день ощущалась фантастическая атмосфера священного жертвоприношения и слепой веры.

Меня привели во внутренние покои, куда столь часто на моих глазах удалялись монахини и где, как мне представлялось, они превращаются в невероятных, нечеловеческих созданий. Однажды в школе меня потрясло, когда мать Энтони вынула из бездонного кармана своей юбки носовой платок и энергично высморкалась перед всем классом. Потрясение явилось следствием доказательства ее принадлежности к человеческому роду и эстетической неприятности всего зрелища. Сейчас у меня было необычное ощущение, что я, наконец, и сама оказалась за сценой. Понятно, что я вступала в ВСИ, орден, монахини которого учили меня все эти годы.

На следующий день, выйдя на солнце в черных рясах, передниках, коротких накидках и белых сетках для волос, каждая кандидатка сфотографировалась на память для родителей – в монастыре такое практиковалось впервые.

Первые несколько месяцев мы вставали в шесть пятнадцать утра и отправлялись на двадцатиминутное размышление, длившееся до семичасовой службы. Послушница бежала по спальне, тревожа утреннюю тишину криками «Хвала Иисусу!» с такой набожностью и настойчивостью, на какую только была способна. Она не уходила до тех пор, пока не слышала «Аминь» из-под каждого полога. Подъем был первым радостным актом послушания. Я буквально подлетала на постели.