Брачные узы

Привратник отпер ему дверь, он вышел и торопливо зашагал по пустынным холодным улицам, не сознавая сам, что делает. Одна-единственная мысль билась у него в голове: «Такое мне учинить!» — и гнала его дальше и дальше. Где-то пробило три часа. «Вот, три ночи уже, а она учинила все это!» Ассенизационный обоз стоял на углу улицы Гейне и Таборштрассе, распространяя издалека удушающую вонь, — Гордвайль прошел мимо, ничего не почувствовав. Проскользнул по Таборштрассе, по Обереаугартенштрассе, почти перейдя на бег, размахивая руками, и в конце концов оказался перед домом 18 по улице Рембрандта — там была квартира Ульриха. Ноги его сами остановились перед этим домом, словно подыскивали убежище для своего хозяина. Гордвайль остановился, чтобы рассмотреть дом, показавшийся ему знакомым, и только спустя какое-то время ему удалось вспомнить, что он стоит перед жилищем друга. Тогда он стал прохаживаться туда-сюда перед парадным, будто ожидая кого-то. Его шаги отзывались мерным эхом в пустынной улице, как в пустом кувшине. Хищно накидывались на него пугающие мысли, способные свести человека с ума. То, что он подавлял в себе с момента знакомства с этой женщиной, то, что всегда знал в глубине души и чему не давал преступить порог собственного сознания, — все это прорвалось сейчас — так сметающий все на своем пути поток перехлестывает через прорванную плотину — и затопило его мозг. Все, все было правдой! Все, что он всегда знал, основываясь на непреложных признаках, все, на что намекали друзья, все, что пели ей вслед посторонние, — все было правдой! Правдой было и то, чего он не знал достоверно, о чем ему даже не намекали, но что он только мог предположить. Теперь даже надежды не оставалось на то, что хоть что-то можно будет опровергнуть. Туда и обратно ходил Гордвайль мимо ворот 18-го дома по улице Рембрандта и разговаривал сам с собой, почти в полный голос. «С каждым мужчиной!.. Без всякой дискриминации!.. С первого дня нашего знакомства!..» Перед его взором прошел легион мужчин: кого-то из них он видел разговаривавшими с ней или провожавшими ее, кого-то не видел никогда, но все они выглядели великанами, и все с издевкой ухмылялись его позору, показывая на него пальцем. И ребенок — теперь это ясно как день — ребенок был не от него, а от доктора Оствальда, ее хозяина, Мартин не был его сыном! И она, только она виновата в его смерти — она одна! Она никогда не относилась к нему как мать к своему ребенку! Если бы не она, ребенок и сегодня был бы жив! И она, она явилась причиной смерти Лоти! Только она! Она умертвила все, что было дорого ему в целой вселенной! Гордвайль осознал сейчас всю нелепость, всю животную дикость дальнейшего продолжения их совместной жизни. Она, только она помутила его рассудок, разбила его жизнь, превратила его в развалину! И зачем все это? С какой целью? Ведь он так ее любил! И после всего этого она спит сейчас там с чужим мужчиной — там, в его собственной комнате.

И словно только теперь осознав весь ужас случившегося, он испытал вдруг приступ безграничного отчаяния, смешанного с каким-то странным страхом, и припустил во весь дух вдоль по улице, страшась обернуться назад, словно спасаясь от преследователей. Пробежал по мосту Аугартен-брюкке и против красных казарм и здания Управления полиции свернул вправо. Поравнялся с полицией, и безумная мысль мелькнула у него: почему бы не зайти внутрь и не попросить у властей поддержки и убежища… В тот же миг он оставил эту мысль. «Только не в полицию!» — сказал он громко и понесся дальше. Заметив горящий фонарь над входом в гостиничку в маленьком проулке, он подумал, что можно было бы снять там комнату и обрести пристанище на ночь. Он приблизился к двери и с силой дернул за колокольчик.