Брак

Ну так, значит, о дуализме, о двойственности восприятия женщины церковью и пойдёт речь. С одной стороны духовенство преклоняется перед Девой Марией, уважает строгих настоятельниц монастырей и старых дев. К монахиням отношение уже подозрительное: сегодня ты христова невеста, а завтра непонятно чья. Что касается мирянок, без коих, как назло, плодиться и размножаться невозможно, но это – «сосуд греха», у которого «ворота ада» то там распахнутся, то здесь раскроются.

Потому не преминут мужчину, собрата во Христе, раба Божьего, в церкви остеречь: присмотрись к своей избраннице – ангел она небесный или ведьма на службе у сатаны?

Брак богословы во всех писаниях своих прославляют, как единственно возможный и богоугодный способ существования человека. Но сами они, теоретики брака, обязаны проводить жизнь в благонравном целомудрии, как, впрочем, и все священнослужители рядового состава. Горько им видеть, а на исповедях и слышать, как похотливый прихожанин рвётся владеть женщиной безраздельно. Отсюда и сексуальные ограничения, исток которым нужно искать во фразеологизме – «Ни себе, ни людям!»

Фома Аквинский пишет, что целовать женщину или прикасаться к ней с вожделением, даже если соития при этом не происходит, – смертный грех. А те мужья, которые получают наслаждения от совокупления с жёнами, уподобляют их проституткам.

Блаженный Августин в труде «О благе брака» строго разграничил невинный супружеский акт, необходимый для зачатия с актом греховным, в котором мужчина ищет утоление чувственности и наслаждения.

Иероним Стридонский: «Оmnis ardentior amator propriae uxoris adultery est» – «Всякий страстно влюблённый в собственную жену – прелюбодей».

Вот оно как! Регламентируется любовь даже к собственной жене, нельзя её любить слишком пылко. Сколько это «слишком пылко»? Или у аскета-Иеронима был пылкомер, страсти измеряющий? И это ещё цветочки. Ягодки у Анатоля Франса в романе «Суждения господина Жерома Куаньяра»:

«Знайте, сударь, – сказал старец Никодем, – что учреждённое мною общество заготовило для молодожёнов особый вид приданного, в коем имеются широкие длинные сорочки с маленьким отверстием, дабы позволять юным супругам благопристойно приступить к исполнению воли Божьей относительно того, что человекам надлежит плодиться и размножаться. А дабы сочетать, если можно так выразиться, изящество со строгостью нравов, оные отверстия отделаны по краям приятною вышивкой». Аббату надевание сих сорочек показалось недостаточным. Он сказал: «Хорошо бы натирать юных новобрачных перед соитием с головы до ног самой чёрной ваксой, чтобы кожа их, уподобившись сапожной, отравляла греховные наслаждения и утехи плоти и оказывалась трудно одолимым препятствием для всяких ласк, поцелуев и нежностей, коим предаются влюблённые в постели».

Контроль сексуального поведения осуществлялся на исповеди, где ложь была немыслима. В храме Господнем да перед распятым Христом мирянин на ложь был не способен. Обходились без детектора лжи, который изобретать и надобности никакой не было.

«Расскажи, в чём грешна, дочь моя» или «С чем пришёл, сын мой». Малоразговорчивым святой отец мог задать наводящие вопросы. Дух захватывает оттого, насколько смело забирались святые отцы к супругам в постель, дабы поучаствовать в брачных играх хотя бы опосредовательно…

Однажды к пастору пришёл мужчина на исповедь. Обычный мужской грех: не сдержал сексуальный импульс или в среду, или – в воскресенье, или – в неделю Троицы, или – во время поста… Сто сорок сексуально-«постных» дней было в году. Такой грех святой отец отпустил бы с лёгким сердцем. Но в этот раз всё было не так просто, и отправил пастор грешника далее по святой цепочке: «Ступай-ка, сын мой, в Святой город».

Что же случилось? Начнём по-порядку.

Согласно действующему церковному уложению после уложения в постель для соития, понятное дело, с мужем (а с кем же ещё?!) и только ночью должна была женщина быть тише воды, ниже травы, а именно: лежать спокойно на спине, не шевелиться, не подавать никаких звуков. Ночную рубашку снимать строго запрещалось.

Мужчина, о котором речь, был на охоте, вернувшись с охоты ночью, разгорячённый, нашёл жену, где и положено ей быть, в постели и овладел её. Надо отметить, что вела она себя, с точки зрения служителей церкви, идеально – была холодна и недвижна.

Наутро выяснилось, что женщина умерла ещё вечером, когда муж-охотник скакал лесом. Видимо, домашние заснули и не донесли скорбную весть сразу же. С таким-то грехом новоявленный вдовец был послан в Рим. Скорбная история дошла до папы. Папа опечалился, и специальным указом в уложение были внесены изменения, которые продиктовала жизнь. А вернее, смерть. Женщине при половом акте надлежало время от времени подавать признаки жизни.

Вот такая леденящая душу история!

Серкидон, перехожу к оправдательной части письма. Весьма вероятно, Вам показалось, что я с лютой ненавистью отношусь к церковному руководству, к духовникам рядового состава и к монахам. Как Вам не стыдно, Серкидон! Как Вы могли такое обо мне подумать?!