Брак на небесах

— Тогда я, несомненно, утоплю их! — ответил герцог, ожидая протеста, который незамедлительно и последовал.

Лишь когда его родные уехали и он остался один, герцог почти в отчаянии спросил себя, во что позволил себя втянуть.

Столько лет отрицая даже саму мысль о браке, рассматривая его как конец свободы и уединения, так легко сдаться! Особенно ужасало Бакхерста то, что вынудил его совершить этот шаг тот самый кузен, вид которого вызывал у него омерзение.

— Будь он проклят! Он мстит мне! — говорил себе герцог и представлял, сколько удовольствия получил бы Эдмунд, узнав, что он теперь чувствует.

Затем, словно чтобы заглушить мысли о будущем, герцог вызвал фаэтон.

Направляясь в Сент-Джонс-Вуд, где недавно купил домик соблазнительной и весьма привлекательной маленькой французской танцовщице, он думал, что единственное, что может помочь ему на время забыться, это ее страстные поцелуи и огонь, который она непременно зажжет в нем.

Но, приближаясь к цели, на которую потратил очень приличную сумму (включая лошадей и драгоценности), Бакхерст пробормотал:

— Черт бы побрал всех женщин!

Когда герцог вернулся домой, он размышлял об одной очень соблазнительной женщине.

Жена дипломата, она поселилась в Лондоне недавно. Когда они встретились впервые, между ними проскочила искра, и это не оставляло сомнений в том, во что выльются их отношения. Когда он думал о ней теперь, то задавался вопросом, не делает ли ошибки, заводя еще одно affire de cocur[2] перед самым объявлением о вступлении в брак.

Он не питал надежды, что его новый флирт останется незамеченным для сплетников, которые следили за каждым его движением, как стервятники в ожидании добычи, неизменно паря над его головой.

Она пригласила его на ужин, где, Бакхерст не сомневался, они будут только вдвоем, а ужин наверняка подадут в ее маленькой гостиной, полной цветов, аромат которых будет так же дурманить, как и вино.

Они сядут за стол друг против друга и начнут словесную дуэль, и в каждой фразе будет таиться double entendre[3].

Затем, по завершении ужина, снова будут цветы, софа с подушками и дверь, распахнутая в залитую светом свечей спальню.

Все это было так знакомо, так привычно в его жизни, что казалось таким же нормальным, как сойти на завтрак в его собственном доме или прогуляться по парку на собственной лошади.

Затем, словно этот вопрос встал перед ним впервые, он спросил себя: «Ну и что там может быть еще?» — и не нашелся с ответом.

Надевая длинные узкие брюки, введенные в обиход королем в его бытность принцем-регентом, и фрак с длинными фалдами, герцог продолжал размышлять.

И вдруг ему пришло в голову одно из тех внезапных решений, которые периодически осеняли его. Об этой особенности было известно лишь немногим его друзьям.

— Пришлите ко мне мистера Дэлтона, — сказал он камердинеру.

— Слушаюсь, ваша светлость.

Пока тот выполнял поручение, герцог стоял, глядя на себя в зеркало и отмечая, насколько глубже стали морщины на его лице за последние год-два.

— Я старею, — сказал он вслух. — Возможно, сестры правы, пора остепениться.

Потом он подумал о неловкой, невежественной и глуповатой девице, на которой ему придется жениться, потому что она будет расцениваться как подходящая для него партия: в ее жилах также течет голубая кровь, а у ее отца есть титул, не уступающий его собственному.

Она станет его женой и будет ожидать от него выполнения супружеских обязанностей.

Затем родит ему сыновей, которые ему столь необходимы.

При этом она вечно будет торчать перед глазами — в его доме, в его жизни…

— Я не вынесу этого! Не могу! — сказал герцог и увидел в зеркале, как эти слова появляются на его губах.

Затем перед его мысленным взором предстало лицо Лотти — ее соблазнительные красные губы, резко подведенные тушью глаза; он услышал слова непристойной песенки, которую она пела, и понял, что выбора нет.

Он обязан был сделать это для семьи и для себя самого. Повести себя на этот раз достойно и прилично, как бы тяжело это ни было.

Бакхерст решил, что рассудил правильно: нужно ускорить женитьбу и помешать Лотти завоевать новую скандальную славу за счет брака с Эдмундом.

Открылась дверь, и вошел мистер Дэлтон.

Он служил секретарем и ревизором у герцога в течение многих лет, и тот факт, что в поместьях и домах герцога все действовало как в хорошо отлаженном механизме, был обусловлен его опытом и знанием обстановки до последних деталей.

Герцог отвернулся от зеркала.

— Дэлтон, подготовьте послание баронессе фон Шлютер, — сказал он, — о том, что, к сожалению, мне придется отказаться от свидания с ней сегодня вечером, так как Его величество требует моего присутствия в Букингемском дворце.

— Хорошо, ваша светлость, — бесстрастно ответил секретарь.

— А завтра, как обычно, отошлите ей корзину цветов.

— Хорошо, ваша светлость.

— Утром я уезжаю в Ньюмаркет и останусь там дольше обычного. Полагаю, вам следует сопровождать меня.

— Разумеется, ваша светлость.

Герцог вздохнул.

— А теперь, Дэлтон, куда мне поехать сегодня вечером? Я не могу оставаться дома, наедине с мучительными думами.

— Конечно, нет, ваша светлость.