Брак по-американски

С тех пор как тебя забрали, мы с мамой стали больше времени проводить вместе. Сначала она приходила, просто чтобы я не оставалась дома одна, но со временем мы стали встречаться как подружки – болтаем, пьем вино. Иногда она даже остается у меня ночевать. Однажды ночью она рассказала мне, как ее родители переехали жить в Атланту. Говорила она долго, и я была без сил, но всякий раз, когда я засыпала, мама меня будила.

Когда мама была еще маленькая, бабуля посадила ее в коляску и пошла в магазин. Закупаться ей всегда было тяжело: денег у бабушки и дедушки было мало, а покупок в списке – много. Иногда в универмаге им отпускали в кредит, но бабуля от этого страдала: ты и сам знаешь, как быстро иногда растут долги. И вот она идет по магазину, пытаясь понять, сколько еды нужно купить, чтобы хватило денег и всем досталось, и проходит мимо белой женщины с ребенком. (Мама их описывала очень подробно и обругала, будто она и вправду их запомнила. Она говорит, они выглядели как нищие, от женщины пахло камфорной настойкой, а девочка была босая.)

Короче говоря, девочка показала пальцем на мою маму и сказала: «Мам, смотри! Маленькая служанка!» И для бабушки это стало последней каплей. Меньше чем через месяц они уже собрали вещи и переехали в Атланту. Первое время они жили у дедушкиного брата, пока дед не устроился на работу. Но смысл истории такой, что в тот момент, в магазине, моя мама действительно была маленькой служанкой, и именно эта неизбежность заставила бабушку с дедушкой переехать.

Держи это в голове, ладно? Это важно.

Я раньше тебе об этом не рассказывала, но год назад у меня случился приступ. Не нервный срыв, только приступ. Я не стала тебе писать, потому что у тебя и так забот хватает. Пожалуйста, не злись на меня. Сейчас уже все хорошо.

В тот день мы с Андре шли по Пиплс-стрит – только закончили монтаж моей выставки в Доме Хэммондса[23]. Куклы были очень вычурные, практически барочные, метры дикого шелка и тюля. Мы измучились: двойные куклы должны были стоять на движущихся платформах, которые я тоже сделала сама. Андре мне помогал, но работы было так много, что, когда мы закончили, у меня уже все плыло перед глазами. Я была без сил – это важно.

Мы шли в мусульманское кафе на улице Абернати за рыбными сэндвичами. Я хотела есть – вот еще одна причина.

У перекрестка мы прошли мимо женщины, которая вела за руку маленького мальчика. Он был крохотный и очень милый. Я всегда обращаю внимание на детей его возраста – сложись все по-другому, у нас бы сейчас тоже был сын, его ровесник. Женщина выглядела молодо, лет, может быть, на двадцать, но было видно, что она старается быть хорошей мамой – это читалось в том, как она держала его руку и разговаривала с ним, пока они шли. Я запросто могу представить себя на ее месте, как я держу его маленькую ручку в своей, отвечаю на его бойкие вопросы. Когда они подошли к нам, он улыбнулся, обнажив маленькие прямые зубы, и меня тряхнуло. Я его узнала. Чей-то чужой голос у меня в голове произнес Маленький заключенный. Я зажала рот руками и повернулась к Андре – он явно растерялся. «Ты видел его? Это Рой?» – «Что?» Мне стыдно даже писать об этом. Но я попытаюсь объясниться. Дальше я только помню, как мои колени опустились на тротуар, а руки сжали пожарный гидрант, будто это толстый младенец.

Андре наклонился ко мне – со стороны, наверное, казалось, что у нас какая-то бытовая ссора. Он по очереди отлепил мои пальцы от гидранта. Кое-как мы дошли до того кафе. Андре позвонил Глории, а потом взял меня за плечи и сказал: «Это разрушает тебя. Остановись». Потом приехала Глория и вручила мне таблетку «успокоительных», которые найдутся в сумочке каждой матери. Короче говоря, я отоспалась, наваждение прошло, и на следующий день я уже была на открытии своей выставки в Доме Хэммондса. Не могу описать словами, но эта мысль просто точила меня изнутри, как червь.

И я обратила ее в куклу. Я сняла с твоей куклы песочник и сшила крошечную тюремную робу из вощеного хлопка. Надевать эту одежду на куклу было непросто, но казалось мне очень правильным. В детском песочнике она была просто игрушкой. В робе она стала искусством. С этой куклой я и выиграла конкурс. Мне ужасно жаль, что ты узнал об этом от своей мамы, а не от меня.

На сцене я отвечала на вопросы, но не упомянула тебя. Меня спросили об источниках вдохновения, и я рассказала, как моя мама оказалась маленькой служанкой, я говорила об Анджеле Дэвис[24] и тюремно-промышленном комплексе. А все, что связано с тобой, для меня слишком личное, и я не хочу читать об этом в газетах. Я верю, что ты меня поймешь.

Твоя Селестия

Дорогая Джорджия,

Несколько месяцев назад ты написала, что у тебя получается «не совсем как мы мечтали, но что-то вроде». А сейчас выясняется, что все это время ты шла к настоящей мечте – у меня за спиной. Магазин придумал я, ты фантазировала о галереях, музеях, изощренных инсталляциях. Что, думаешь, я тебя не знаю?