Брак по расчету. Златокудрая Эльза

Между тем Лен подавала всем душистый кофе на большом серебряном подносе. Ее лицо не выражало недовольства. Среди воцарившейся тишины слышно было только, как шуршит ее шелковое платье и скрипит песок под ногами. Но вдруг посуда загремела на подносе, как будто у нее от страха задрожали руки. Гофмаршал, которому она в эту минуту подавала кофе, с удивлением поднял на нее глаза и посмотрел в направлении ее взгляда: по дорожке, вдоль шпалеры, шел Габриель.

— Что надо здесь этому мальчику? — спросил гофмаршал, устремив на нее пристальный взгляд.

— Не могу знать, барон, — ответила она, уже совершенно успокоившись.

Габриель подошел прямо к гофмаршалу и, не поднимая глаз, подал ему утерянный перстень. Его держали прекрасные тонкие пальчики безукоризненно чистой и нежной ручки, однако, почувствовав ее прикосновение, гофмаршал оттолкнул эту ручку с отвращением.

— Мало вам тарелок? — гневно воскликнул он, указывая на стол. — И разве ты не мог, бывая в замке, научиться, как прилично подавать вещь? Где ты нашел перстень?

— Он лежал у проволочной ограды, я его сразу узнал, я всегда любовался им на вашей руке, — робко проговорил мальчик, как бы извиняясь за свою оплошность.

— В самом деле? Очень лестно! — Гофмаршал насмешливо покачал головой. — Лен, дайте ему кусок торта и спросите, что ему еще надо.

Лен вынула из кармана ключ.

— Ты за ним пришел, да? — спросила она Габриеля. Он ответил утвердительно. — Больная пить хочет, а я заперла малиновый сироп.

— Глупости! В замке и без него полно прислуги. Этот мальчик мог бы прислать кого-нибудь, но он избалован и хочет участвовать во всем, что происходит в замке, и даже сегодня, хотя священник совсем недавно в моем присутствии строго запретил ему принимать какое-либо участие в развлечениях! Забыли вы это, Лен? Он должен готовиться, — пояснил он герцогине. — Сегодня утром мы решили, что через три недели он наконец поступит в семинарию — уже давно пора.

Лиана с удивлением посмотрела на ключницу. Так вот почему она сегодня все утро бесцельно бродила по кладовой, с трудом отличая тончайшие ткани от грубого полотна, а ведь Лен была авторитетом по части льняных изделий! В конце концов она потеряла связку ключей, чего с ней никогда не случалось! Хотя эта женщина казалась холодной и суровой и вроде бы безучастно относилась к мальчику, по крайней мере при других, Лиана давно поняла, что Лен боготворит ребенка… Теперь она стояла молча, с густо покрасневшим лицом. Для всех прочих это была женщина глубоко огорченная, рассерженная незаслуженным упреком, в глазах же Лианы это была мать, любящее сердце которой разрывалось в ожидании предстоящей разлуки. Герцогиня посмотрела на мальчика в лорнет.

— Вы хотите сделать из него миссионера? — спросила она священника, качая головой. — На мой взгляд, это занятие совершенно для него не подойдет.

Эти слова точно наэлектризовали Лиану: в первый раз слышала она, чтобы кто-то противоречил священнику и гофмаршалу, тем более особа, которая несколькими словами могла изменить судьбу человека. Все сидевшие за столом были или не расположены к ребенку, или просто равнодушны к его судьбе. Например, Майнау холодно смотрел на «трусливого мальчика», стоявшего, подобно осужденному, неподвижно, но было заметно, что земля как бы горела под его ногами! Молодая женщина собрала все свое мужество: разве герцогиня взывала не к ее женскому сердцу?

— У Габриеля уже есть миссия, ваше высочество, это миссия художника, — сказала она, глядя на герцогиню с явным смущением, но твердо. Взгляды всех обратились на нее, не произнесшую до сих пор ни слова. — Хотя его никто не обучал, он так смело и мастерски владеет карандашом, что это меня поражает. Я нашла в комнате Лео его рисунки, которые помогли бы ему блистательно выдержать всякое испытание, он непременно был бы принят в число учеников академии… В этой детской головке таится редкое творческое дарование, пламенное влечение к искусству, присущее только гению… Ваше высочество верно заметили, что он не годится для миссионерской деятельности, — для этого нужно внутреннее стремление, и лишь на этом должны быть сосредоточены вся энергия и все силы души, для которой не должно существовать другого идеала. Совершить над ним насилие было бы жестоко в отношении искусства.

Герцогиня с изумлением смотрела на нее.

— Вы совершенно не поняли меня, баронесса фон Майнау, — сказала она сдержанно. — Мое замечание было вызвано его вялостью и болезненным телосложением; что же касается его умственных способностей или его увлечений, то я решительно говорю: это совершенно ни при чем! Мне, право, жаль, что находятся женщины, не разделяющие мнения, что перед такой святою целью жизни всякая другая должна исчезнуть… Пусть вольнодумцы мужчины, приобретая научные познания, впадают в заблуждения в делах веры — довольно и этого прискорбного факта. Но мы, женщины, должны вдвойне стараться твердо противостоять этим бурям, свято хранить нашу веру и никогда не поддаваться искушению мудрствовать.