Бранкалеоне

«Ты даешь хороший совет, — отвечал дворянин, — я думаю последовать второму предложению, ибо первого никак не принял бы ради моей чести. Я хочу, чтобы мы удалились в нашу усадьбу, такую очаровательную и далекую от суеты и дурных людей, что обретаются в городах, а в особенности, если не ошибаюсь, при дворах, где всякий печется возвыситься, низвергнув другого».

Он твердо на это решился, и они удалились в сказанную усадьбу, где моему отцу мнилось, что он очутился в стране изобилия[84]. Она соседствовала с другим селением, весьма обширным, куда хозяин часто посылал моего отца по разным делам; он узнал, что тамошний народ в том, что не касается до его интереса, не очень смышлен, и наблюдал разные смехотворные приключения, о которых потом сказывал мне, а я навсегда сохранил их в памяти. Теперь я хочу поведать вам из них несколько, если будете меня слушать, хотя я не приведу точных слов этих людей, как умел выговаривать их мой отец, с таким изяществом и подражая столь прекрасно, что, помимо изумления, вызывал во всех безудержный смех — до того они были потешны. Я не мог им научиться, и если б мой отец не объяснял, я бы их не понял; не знаю, французские они или немецкие.

Глава VIII. Огородник рассказывает повесть о тополе

— У этих людей посреди большой площади была поместительная цистерна с водой, а близ нее рос тополь, который, сказывали, был там посажен воронами в то время, как они еще не начали говорить и не процветала их республика. Это дерево, не в силах будучи сносить тяжкую и великую ношу несметных лет, намерилось покончить с нею и оставить сей свет, дав тому несомненное свидетельство смертною сухостью макушки. Но тамошний народ того не понял, сочтя это признаком большой жажды, и немало сострадал дереву, затем что все сильно его любили ради получаемой от него пользы. По этой причине созвали совет, с целью решить, какие меры надобно взять против таковой напасти, а когда все собрались, поднялся один, который, несколько зная грамоте, был избран головою общины; в нем было больше от галки[85], чем от человека. Он начал такую речь:

«Любезные граждане, вы сюда созваны не ради полдника, который у вас иной раз бывает в этом месте, но чтобы приискать способ напоить наш тополь, который, по-видимому, терпит величайшую жажду. Бедняк стоит на скорбной грани, как видно всякому, ибо того гляди испустит дух. Мы ему обязаны, как вы знаете, ибо он дал нам широкую возможность водвориться в его тени, как мы делали, с щебетом об общих делах, раз запрещено нам заниматься этим на кладбище и пред церковными дверьми, как в других местах ведется. Таким образом, каждый может невозбранно щебетать, как, когда и с кем угодно. Кроме того, этот тополь, поднявшийся вровень с нашей колокольней, делает нашу общину самой уважаемой в окрестностях, ибо подобного ему нет. Мы, повторяю, обязаны ему помочь, чтобы показать, что благодарны и не забыли оказанных им благодеяний. От наших отцов предано, что он посажен республикой ворон, когда они дали этой общине законы и установления, кои доныне у нас соблюдаются со всем почтением. Много еще я мог бы сказать, чтобы подвигнуть вас к помощи, но, видя, что все и так весьма к тому наклонны, больше говорить не стану. Остается только нам вместе посоветоваться de modo tenendo[86]

; пусть каждый предложит какое-нибудь решение».

Так молвил этот голова, прозывавшийся мессер Дзенобио Дзуккабуза[87], а когда он умолк, каждый сказал свое. И так как свойство невежды — самоуверенность, каждый был уверен, что знает больше прочих, и хотел, чтобы его выдумка оказалась лучшей, так что они долгонько препирались, прежде чем вынести решение. Наконец из многих и различных мнений остались на выбор два, о которых они решали голосованием, используя белые и черные бобы, как, говорят, делалось в древние времена. Первое из двух мнений состояло в том, чтобы отправиться в город, где выдувают стекло, и заказать водосточный желоб такой длины, как тополь: один конец погрузить в воду поблизости, а другой поднять и утвердить на верхушке дерева, чтобы тополь впитывал воду, сколько его жажде потребно. Второе мнение было таково, чтобы каким ни есть манером нагнуть макушку тополя, пока не досягнет до воды, а там, окунувшись, пускай пьет, сколько ему угодно.