Браслет певицы

– Кто это? – спросила Ива, когда старуха удалилась.

– Это старуха Гиффат. Она приходит иногда. Особенно когда долго нет дождей. А потом прибывают дожди. Сильная ифрита. Очень суровая, да. Она с ханум хорошо поговорила. В прошлом году она поговорила с Бингуль-ханум. Плохо поговорила. Бингуль-ханум вся почернела и умерла. А с тобой – хорошо. Ханум долго будет жить.

Мальчик с чуть завистливым почтением посмотрел на Иву, пробормотал не то молитву, не то заклинание и спокойно, не торопясь пошёл в лагерь. А солнце вдруг потухло, не дожидаясь прекрасного заката, и стало холодно, и почудился горьковато-острый, тревожный запах цветов.

* * *

Ива с трудом открыла глаза. Она лежала в своей постели, в своей спальне, отделанной на мавританский манер, в своём доме на Глостер-плейс. Через щель в гардинах тускло пробивался серый лондонский свет – утренний или вечерний, было не разобрать. Вся спальня была заставлена цветами. Она лежала, словно некая романтическая прерафаэлитская покойница, вся в лилиях, левкоях, гортензиях, игольчатых хризантемах, подвядших розах, толстолистных, словно восковых, орхидеях и каллах. Букеты и корзины стояли по всей комнате, цветы явно были недавно опрыснуты чьей-то заботливой рукой – на всех листьях стояли тёмные слёзы, в спальне стоял свежий, влажный запах.

Ива с трудом протянула руку к столику у изголовья, позвонила в колокольчик и сама сморщилась от его звука. Колоколец стоял на стопке записок, которые были, вероятно, приложены к букетам, Ива взяла несколько и с трудом сфокусировала взгляд на строчках.

В спальню немедленно вошли Алоиз и маленькая горничная.

– Это что? – слабым голосом спросила Ива. – В газетах уже напечатали мой некролог?

– О… как можно, – оторопел Алоиз, – но в газетах напечатали, что вы были сбиты автомобилем… Это… пожелания скорейшего выздоровления, госпожа… исключительно…

– Ну, хорошо, пусть будут. Что со мной? Ах, да, автомобиль…

– Госпожа, вам принести чаю или некрепкого бульона? Доктор сказал, что вам будет можно, – вступила маленькая горничная, поправляя подушки на мавританском ложе больной. Всё бельё было тёмно-винного цвета, в сумерках оно казалось почти чёрным, и на нём гипсовой маской белело бескровное лицо Ивы.

– Бульону… Принеси бульону, Беттина.

Когда горничная расторопно вышла, Ива закрыла глаза и прошептала:

– Теперь, Алоиз, рассказывай.

– Позавчера, сразу после того, как… это случилось… приехал мистер Суон и был весь вечер тут. Вчера весь день дежурил мистер Флитгейл, вечером снова приезжал старший инспектор. А сегодня они оба тут, сидят в гостиной. Мистер Флитгейл только что вышел за газетами. Вы можете меня уволить, – с отчаянной решимостью сообщил секретарь, – но наверх я их не пущу. Через полчаса приедет доктор Феотокис, а до этого момента я никого не пущу к вам.

– Значит, это случилось позавчера? – вяло удивилась Ива, пропустив мимо ушей решительное заявление Алоиза.

– Именно так, госпожа.

– А вот это всё? – она открыла глаза и обвела ими всё цветочное великолепие.

– Вчера в утренних газетах… я был неприятно поражён, но инспектор Суон сказал, что так будет лучше. Утром стали присылать цветы и письма. Они все стояли в приёмной, пока инспектор самолично не проверил все корзины и все письма.

– И письма? – переспросила Ива.

– И письма, и записки, и визитные карточки, госпожа…

– Как это мило с его стороны. Карточки… с золотыми обрезами… «глубоко опечален»… Принеси мне газеты. С этими… заметками.

– Госпожа, но вам нельзя читать!

– Значит, читать будешь ты, – согласилась Ива.

Алоиз принёс газеты, развернул первую попавшуюся и прочитал с выражением, словно гимназист:

– «Вчера, около пяти часов вечера недалеко от своего дома была сбита неизвестным автомобилем ясновидящая и медиум мисс Ива, хорошо известная своими экстраординарными талантами и удивительными способностями. Состояние её доктор Феотокис, личный врач пострадавшей, признал угрожающим, но призвал всех её друзей и почитателей не терять надежды».

– Фу, какая пошлость… я, действительно, была так плоха? – болезненно поморщилась Ива.

– Госпожа, вы пробыли без сознания почти двое суток, – оправдывающимся тоном сказал Алоиз.

– Ах, да… А, впрочем, ладно. Позови инспектора Суона.

– Не позову, – вновь твёрдо, с обидой в голосе отозвался Алоиз, – пока доктор Феотокис не позволит, я никого к вам не пущу!

Положение спас сам доктор Феотокис, небольшой, совершенно круглый и сиятельно-лысый человечек, ловко вкатившийся в дверь, открытую горничной, и моментально оказавшийся около тёмной шёлковой постели. Заговорил Феотокис неожиданно густым, сочным басом, гулко зарокотавшим по углам спальни.

– Пришли в себя, мисс Ива, порадовали старика… А то изволили тут лежать, такая бледная, бредить…

Ива с недоумением посмотрела на Алоиза – ей трудно было приподнять бровь в обычной гримасе сдержанного изумления, но даже намёка было достаточно.

– А-а-а… э-э-э… – замялся Алоиз, словно его обвинили в каком-то постыдном проступке. – Ничего не было понятно: вы, мисс Ива, изволили говорить на незнакомом мне языке…