Брат мой Каин

Бородатые дикие люди в драных шинелях и гимнастерках, в бабьих кофтах и кацавейках, в папахах и мятых фуражках митинговали на площадях, до хрипоты орали про «революцию и имперьялизм», дрались, кого-то расстреливали, кого-то вешали. Черными клешами мели пыль мостовых матросы-черноморцы, задиристые красавцы в черных бушлатах, в заломленных лихих бескозырках с георгиевскими ленточками. Вышагивали важно, перепоясанные пулеметными лентами, с «маузерами» и гранатами на боку – сам черт им не брат.

– Братва! Айда на митинг!

– Пущай командиры ответят!

– Небось не прежние времена! На фонарь – и ладушки!

На площади вокруг бронзового императора на понуром коне, загаженном голубями, шел бесконечный митинг. Осипшие ораторы брали глоткой, толпа волновалась, гудела. Долго выступать не давали, стаскивали с постамента. Некоторых тут же жестоко били.

– Генерал Мамонтов, слыхали, Зимовники уже занял!

– Измена, братцы! Опять на убой посылают!

За оградой парка на суку покачивались два трупа, длинные, босые, свернув в сторону черные шеи, – белогвардейские шпионы, повешенные накануне. Шпионов было много, их ловили и вешали тут же, без судебной канители. Непонятное слово или изящный жест, нежность рук и отсутствие мозолей являлись неопровержимым доказательством вины.

Год назад большевикам удалось развратить и уничтожить русскую армию. Агитаторы и солдатские комитеты вырвали власть у офицеров. Началась анархия, повальное дезертирство. Теперь комиссары пытались загнать зверя обратно в клетку. Теперь большевикам нужно было объединить шайки вольных партизан в воинские формирования регулярной армии – в отделения, взводы и роты, в полки и дивизии, – починить сломанную субординацию, внедрить стальной порядок и железную дисциплину. Нужно было эти войска обеспечить оружием, боеприпасами, продовольствием и обмундированием.

– Товарищи красногвардейцы! – кричал высоким голосом тощий тип с докторской бородкой, вцепившись в бронзовое копыто царского коня. – Я командирован штабом Южного фронта! Я призываю вас соблюдать революционную дисциплину! Вы теперь не партизаны, вы бойцы рабоче-крестьянской армии! Вы сражаетесь за счастье трудового народа, против угнетателей и эксплуататоров, вы сражаетесь за право строить новую справедливую жизнь…

– Слыхали! – перебил грубый голос. – Почему кадетам отдали Ремонтную?

– Патронов нет! – подхватил другой. – Где патроны?

– Одна винтовка на троих!

Доктор замахал рукой.

– Товарищи! Мы сражаемся с гидрой контрреволюции в лице мирового…

Закончить ему не дали, жадные руки ухватили за полы пыльника, стащили вниз. На его место тут же влез мускулистый медно-красный матрос в тельняшке с оборванными рукавами.

Платон кивнул Катерине – мол, пошли. У кованой ограды, вытянув ноги, сидели два партизана. Молча ели хлеб, бурый, похожий на кусок засохшей грязи. Рядом по тротуару скакали пронырливые воробьи, клевали мелкий мусор.

– Мужики, – спросил Платон, – где штаб армии?

– Кто его знает… Кажись, на Астаховской…

– А где Астаховская?

– Кажись, там…

У афишной тумбы в лоскутных обрывках военных приказов и старых театральных афиш, сутулясь, покуривал фронтовик в солдатской шинели. Его голова была перебинтована грязной марлей. Платон окликнул, тот вздрогнул, обернулся. Платон удивленно замер.

– Ваше благородие… – по привычке вырвалось у него. – Господин хорунжий…

Корнет Долматов, заросший серой бородой, тревожно взглянул на Каширского, поправил грязный бинт на лбу, посмотрел на Катю.

– Женился? – тихо спросил он.

– Да нет… В поезде…

– Ясно…

Они смотрели друг на друга, внимательно и с недоверием, точно ощупывая взглядом.

– Ты, гляжу, Каширский, начальником стал? – кивнул корнет на красные лычки в петлицах Платона. Хмуро усмехнулся, затянулся.

– А у вас, похоже, наоборот… Ваше благородие. Или вроде маскарада?

– Платон…

– К своим драпаете? К Краснову?

– Платон, – Долматов быстро оглянулся, приблизился, – Платон, мы с тобой в атаку ходили, турка вместе рубили, бок о бок…

– Слышал! Про бок о бок, и про атаку, – зло оборвал его Каширский. – И про великую Россию, и про православное братство. Про все слышал – и не раз! Только отчего-то на долю нашего брата выпадает крест березовый да шесть вершков чернозему. А ваш брат по проспектам гуляет да в ресторанах шампанское пьет…

– Круто, гляжу, большевички тебя в оборот взяли…

– Да не большевички! – перебил Платон. – Слыхал я тогда в вагоне, как вы нас скотами да свиньями обзывали. С того самого разу все про вас и понял. Все вранье ваше… Вранье – и про братство, и про отечество…

– Вранье! – Корнет схватил Платона за воротник гимнастерки. – Великая Россия для тебя вранье?! Отечество – вранье?! Я под пулеметы на проволоку лез, три раза в лазарете валялся, в болотах гнил за это вранье, понимаешь?! Ты что ж, думаешь, вот эти вот – хамы и бандиты – и есть наша родина? Вся эта сволочь! Или Ленин с его жидовской камарильей – наша отчизна?! Они ж церкви жгут, наши православные храмы, священников расстреливают. Сатанинское племя, иуды! Опомнись, Платон, опомнись, пока не поздно.