Брат мой Каин

– Апартаменты, – с ударением на третьем «а» констатировала Вика, сунув телефон в передник. – Дом 137, «Оушен вью» называются. Дыра редкостная. Но недорого.

– Ага… – Я осторожно провела пальцем по синим буквам на руке. – Ага… А вы, Вика, не знаете тут одной старухи…

– Я тут каждую собаку знаю! – отрезала Вика. – Что за старуха?

– Такая сухая, в черном платке, как монашка… С двумя мальчишками лет пяти…

– Филимонова, что ли?

– Точно-точно! Филимонова.

Из зала, перекрикивая гам, кто-то нервно позвал:

– Вика! Ну сколько ждать, ей-богу?!

Официантка обернулась, рявкнула:

– Щас! Ну, блин, народ! Филимонова… – Вика рассеянно почесала щеку. – Она… она в августе утонула. Вместе с пацанами. Шторм был, она на пляж поперлась, дура чокнутая… их троих волной так и слизнуло. Шторм был какой-то особенный, вроде цунами. Или как его… Ну, как в кино, короче.

23

Апартаменты располагались на отшибе в красном кирпичном здании, похожем на школу или тюрьму. Пять этажей, пропахших жареным луком и масляной краской, тесный, как кладовка, лифт, узкие коридоры с вытоптанными до седой белизны дорожками. Перед подъездом – мертвый сквер: узкий клочок сухой глины, усыпанной разноцветным мусором да несколько лавок с неизменными, по-московски злыми старухами с тугими фигами сальных волос на макушке и уродливыми подагрическими ногами в толстых носках домашней вязки.

«Оушен вью» переводится как «Вид на океан», название правдивое лишь отчасти – воду можно было разглядеть, лишь забравшись на крышу. Увы, на чердачной двери висел замок: крышу закрыли после того, как оттуда головой вниз сиганул старик Самуил Фогель. Вернулся с похорон жены, поднялся наверх и прыгнул. Раньше на крыше стояли шезлонги и жаровня для шашлыков, а вечером зажигались лампочки, пестрые и моргающие, как на елке, там устраивали славные вечеринки чуть ли не с танцами, – мне так рассказывали, я застала лишь дверь с замком.

Выяснилось, что старуха Филимонова с внуками тоже жила тут, на третьем этаже. Родители пацанов развелись и разбежались, бросив ребят бабке. Отец вернулся в Россию, мать пропала где-то в Арканзасе. А потом случился тот шторм… Про свою встречу с Филимоновой я никому в доме, разумеется, не рассказывала. Старухина квартира пустовала, в ту однокомнатную конуру с двумя немытыми окнами меня и поселили. Насчет цен официантка Вика оказалась права – арендная плата тут была мизерной.

Я прожила в «Оушен вью» полтора года. Если точно – семнадцать месяцев и пять дней. Семнадцать месяцев и пять дней я провела в мире пыльного света и сумрачных разговоров, тяжких вздохов и шаркающих звуков. Среди обломков чужих судеб и чужих жизней, перешедших в разряд мусора. Тут жили не люди – тени. Тени в равнодушном ожидании последнего луча света. Звучит мелодраматично и пошло, но лучше не скажешь.

Мир мой сжался до размеров побеленной скорлупной коробки, пенала, именуемого тут жеманно «студия-апартмент», выжженного пустыря за окном с цементными столбами какой-то несостоявшейся стройки, чумазого неба в грязных разводах немытого стекла и грохота подземки, которая на задворках Бруклина вырывалась на поверхность и громыхала, как сорвавшийся с цепи Цербер.

Впрочем, иногда ночью в мою каморку долетал шум прибоя. Тогда я закрывала глаза, жесткая койка незаметно отчаливала и, покачиваясь, отправлялась в плавание. Из тьмы появлялась старуха Филимонова и бесшумно, как птица, присаживалась на край койки.

– Ты выглядишь вполне пристойно, – говорила она. – Тебе сколько там? Вполне ничего себе выглядишь. Для своего, конечно, возраста. Запросто можешь замуж, если желание есть, конечно. Детей родить, а что?

Она говорила, что все на свете решения можно поделить на четыре категории. Как пирожки. Бывают пирожки (говорила Филимонова) вкусные, но от них потом изжога и живот болит. Бывают невкусные, но от которых впоследствии с животом все в порядке. Третья категория – полная дрянь: невкусные пирожки, чреватые желудочными осложнениями. И, наконец, категория номер четыре – вкусный пирожок и никаких проблем после.

Той ночью она снова иллюстрировала свои экзистенциальные идеи кулинарными примерами.

– Баланс, – Филимонова в темноте изображала руками что-то неясное, наверное баланс – равновесие. – Действие и результат. Решение и последствия. Любое решение можно представить как метафизический пирожок. Очень важно выбрать пирожок номер четыре – понимаешь?

– Очевидно, – фыркала я. – Идиоту ясно.

– Идиоту? Не скажи. Не так все просто – вспомни себя. Свои решения в жизни.

Спешить мне было некуда, я вытягивалась и сквозь смеженные веки следила за желтыми тенями, ползущими по потолку. Внизу бесшумно катили редкие автомобили, фары отсвечивали от мокрого асфальта и призрачно отражались на серой побелке; изредка кралась патрульная машина – тогда потолок начинал пульсировать красно-синей мутью. Старуха Филимонова молчала – ждала, мне виделась в потемках ее ехидная ухмылка. Да, оказывается, пирожок номер четыре, такой очевидный и простой, не всегда был моим выбором.

– Теперь понимаешь?