Брат мой, враг мой

Если в это время мимо не проходили девушки, так четко шагая в ногу, что их туго обтянутые прямыми платьями бедра вызывающе покачивались в такт, то собеседник принимался рассказывать про другие моторы, о которых ему довелось слышать, а затем, часов около одиннадцати, когда кончалась музыка, предлагал Дэви идти по домам.

– Я подожду Кена, – отвечал Дэви.

После ухода оркестрантов парк затихал. Почти все скамейки пустовали. Цепочки фонарей вдоль главной аллеи медленно тускнели, как на опустевшей сцене, с лужаек подымался влажный запах земли. Налетавший порой ветерок приносил с собой, как редкий и дорогой аромат, обрывки приглушенной музыки из загородного клуба, оттуда, где девушки, которых никогда не увидишь днем, наверное, изумительно прекрасные, а мужчины в черных смокингах и белых фланелевых брюках все как один элегантны, богаты и красивы.

Здесь, в затихшем парке, на пустой скамейке хорошо мечталось. И если знаешь наверняка, что самая чудесная твоя мечта непременно исполнится, что это только вопрос времени, то не так уж трудно набраться терпения.

Наконец появлялись посоловевшие, смущенные Кен и его девушка. Они шли медленно, и Кен говорил брату:

– Я провожу её домой, малыш. Пойдешь с нами?

– Нет, – отвечал Дэви. – Встретимся дома.

Когда Кен приходил домой, Дэви уже лежал на своей койке в комнатке позади гаража.

– Славная девочка, – говорил Кен. – А ты как провел время?

– Замечательно. – На лицо Дэви, обращенное к потолку, падала густая тень. – Просто замечательно.

Когда Дэви одиноко сидел на скамейке в парке, одурманенный далекой музыкой, или вытягивался в бессонной темноте на своей койке, глядя в потолок, он не только мечтал о самом хорошем, что может случиться в жизни, но и задумывался о смысле и причинах явлений. Он неторопливо обдумывал возникшую в уме догадку, словно перебрасывая с руки на руку рыхлый ком, то и дело останавливаясь, чтобы стереть шероховатость ошибки, пока идея не распадалась на куски в его пальцах или, наоборот, не приобретала твердый блеск смысла. В этом случае он мог преспокойно отшвырнуть её в сторону, однако большей частью припрятывал где-то в уголке мозга, чтобы потом поделиться ею с Кеном.

Однажды ночью, в начале занятий на четвертом курсе, когда оба уже улеглись спать, Дэви вдруг сказал:

– Мы должны записаться на пятый курс, Кен.

– Что? – сонно спросил Кен в темноте, одинаково недовольный и тем, что ему не дают спать, и предложением Дэви. – Чего ради? Ведь никто не записывается.

Дэви не пошевелился. Он выжидал, пока умолкнет Кен.

– Мы с тобой до сих пор толковали только об одном этом изобретении, будто ни до него, ни после него ничего не было и не будет. Но мы должны проложить дорогу и другим изобретениям.

– Ну что ж, конечно. Но при чём тут пятый курс? А, черт, – сердито сказал Кен, поворачиваясь на кровати. – Мне надоело нуждаться! Я не желаю всю жизнь работать как ломовая лошадь. Хочу быть богатым. – Окончательно стряхнув с себя сон, Кен закурил папиросу, но ни чирканье, ни вспышка спички не заставили Дэви повернуть голову.

Кен явно не понимал его. Деньги интересовали Дэви меньше всего, но он не позволял себе разочаровываться в старшем брате. Он с восторгом думал о преемственности человеческой изобретательности: о том, что человек может зажечь огонек в уме другого, так что, оглядываясь назад, можно увидеть цепь огней, уходящих в тьму прошлого. Эта мысль привела к сознанию, что маленькая искорка, мерцающая в них обоих, может, в свою очередь, зажечь яркое пламя в будущем. Ответ Кена поразил Дэви, и он решил изложить всё как можно яснее и прозаичнее.

– Дело вот в чём: когда люди говорят о радио, они представляют себе громкоговоритель на одном конце и микрофон на другом. Это чересчур упрощенный взгляд. Но, предположим, ты смотришь на это главным образом с точки зрения того, что происходит в электронной лампе. Знаешь, что тогда получится? – В темноте он поглядел в сторону брата. – Получится нечто похожее на часть человеческого мозга с нервами и клетками.

– Это же всего-навсего радиоустановка, – возразил Кен. Дэви понимал – брату не хотелось, чтобы его вытаскивали из мира, где новые перспективы можно высматривать из освещенных окон. За пределами этого мира лежит другой» где срываются покровы с идей и устоявшихся понятий, где беспощадно обнажается их скрытое уродство, то есть лежащая в их основе фальшь, но в этом другом мире царят мрак и одиночество. – Зачем ты всё так осложняешь, Дэви?

Но Дэви лежал неподвижно, думая о чём-то своем. Потом медленно произнес:

– Ничего тут нет сложного, если поразмыслить. До появления радио все изобретения, за исключением некоторых в области электричества, ставили себе целью заменить живые мускулы и выполнить их работу с гораздо большей мощностью. Когда-нибудь люди оглянутся назад и скажут, что радио явилось первым шагом вперёд от машин и животной силы. А если так, то мы делаем второй крупный шаг, потому что наши электронные схемы повторяют деятельность ещё одного участка центральной нервной системы.

Кен молчал. Дэви знал, что встревожил его.