Брат мой, враг мой

Старик даже не мог определить, что это за опыт Видимо, он заключался в своего рода радиопередаче, но передаче чего? И нет никаких вех, чтобы нащупать правильный путь, беспомощно думал Ван Эпп. Он смотрел, как Дэви Мэллори вынимает из ящиков с полдюжины вариантов одной и той же стеклянной конусообразной лампы невероятно сложной конструкции, видневшейся сквозь прозрачные стенки; нечто отдаленно похожее на это он видел только раз в жизни, много лет назад, на фотографии в журнале; то был прибор, доказывающий существование электронов. «Воспроизводящая трубка», – небрежно пояснил Дэви. «Ради бога, воспроизводящая – что?»

Другая, очень большая вакуумная камера с линзой, впаянной с одной стороны, с несколькими стеклянными нервами, торчащими с другой, напоминала прозрачный глаз. «Фотооптический коллектор», – сказал молодой Мэллори; и у Ван Эппа бешено завертелось в голове: Фотооптический коллектор, оптофотический коллектор, коллектор – чего?»

Ван Эпп только мельком увидел одну из трубок, но она показалась ему таким совершенством, что, получив властное распоряжение найти местного стеклодува, он заволновался, испугавшись огромной ответственности: где он найдет человека, способного удовлетворить этих великолепных мастеров своего дела, а если и найдет, как объяснить, что от него требуется?

Он увидел, что младший Мэллори отошел от брата и идет к нему со строгим и решительным лицом.

«Вот оно, – с ужасом подумал Ван Эпп, – сейчас меня выгонят».

В уме он быстро перебирал заводы, где может понадобиться добросовестный ночной сторож Какое несчастье, думал он, что его узнали, – ведь этого позора могло и не быть. Сколько лет он ждал такого случая, а когда дождался, оказалось слишком поздно.

Дэви снова принялся за работу, даже не взглянув на старика. Ван Эпп стоял, опустив руки, пока Дэви не сделал нетерпеливый знак, чтобы он продолжал свое дело. «Наверное, они решили оставить меня до перерыва», – подумал Ван Эпп, обрадовавшись этой оттяжке. Но обеденный перерыв начался и прошел, и никто не сказал ни слова об увольнении, тогда он решил, что из жалости ему дадут проработать целый день. А в конце дня, когда рабочие, отложив инструменты, вереницей потянулись к выходу и братья Мэллори поняли, что пора кончать, он набросил куртку и стал у двери со шляпой в руке, ожидая страшного приговора. Но братья просто кивнули ему и сказали «до завтра», так что ему ничего не оставалось делать, как выйти и в полной растерянности направиться домой.

День проходил за днем; жаркий, пронизанный солнцем воздух лаборатории дрожал от шума. Ван Эпп постепенно перестал бояться. Он привык к мысли, что его не уволят, но от этого ему не стало легче. Во время работы с Дэви его не покидало тоскливое сознание своей бесполезности: он чувствовал себя чужестранцем, попавшим в край, где обычаи непостижимы, где с ним говорят на языке, в котором он не может уловить ни единого знакомого слова. Зато все остальные точно знали, что им положено делать. Вокруг рабочего стола, предназначенного для него и Дэви, вырастали перегородки. Скрежетали пилы, рычали горелки, змеились под ногами провода и коленчатые трубы. Ван Эпп грустно глядел на людей в комбинезонах, уверенно делавших свое дело. Заводские рабочие, которые, бывало, проходя через ворота, обменивались с ним дружеским кивком, узнали, что он – бывшая знаменитость, и хотя иногда подшучивали над стариком, но держались с ним почтительно и несколько отчужденно, и он оставался наедине с Дэви, с рабочим столом, с мыслью, что нет ничего страшнее, чем свершившаяся мечта.

То, что он не мог уже твердо шагать, бегать или поднимать тяжести, как раньше, его не печалило. Он не стремился к физической деятельности, а люди иногда не жалеют о том, чего им больше не хочется. Но притупление мысли приводило его в неистовство. В голове у него была пустота, словно мозг обратился в камень. От отчаяния он готов был колотить кулаком по черепу; сдерживаемое бешенство только возрастало, когда он с непроницаемым лицом следил за работой Дэви.

Если он не понимал, о чём думает Дэви, то по собственному опыту знал, что тот чувствует. В смуглом угловатом юном лице Дэви, в его глубоко сидящих синих глазах, темнеющих, когда он сдвигал брови, был сдержанный трепет, присущий человеку, который занимается любимым делом. По тому, как Дэви медлил, притрагиваясь к шелковистой металлической поверхности какой-нибудь детали, по тому, как он на мгновение останавливался, чтобы в тысячный раз погладить хрупкую округлость стекла, Ван Эпп догадывался, что чуткие пальцы молодого человека наслаждаются осязанием того, что создано его руками. Старик понимал, как радует Дэви схема, которую он придумал, начертил и сделал сам; когда-то, в другой жизни, Ван Эпп тоже сам создавал схемы, поэтому он завидовал радости и гордости Дэви, знал, как это бывает, когда постепенно узнаешь каждую деталь, каждый обрезок или моток провода, каждую пайку и припоминаешь каждое решение, пришедшее в голову в процессе сборки схемы.