Брат, найди брата

До этого на новостройку из города ездили по узкому мосту через Томь, по шоссейке меж старых тополей, весною стоявших почти по пояс в воде — через Топольники, а дальше краем Старокузнецка в гору, мимо этой полуразрушенной церкви, в которой венчался Достоевский и в которой потом был хлебозавод, мимо остатков каменной крепости — на самой макушке горы поставили ее казаки при Екатерине, потом спускались вниз и долго еще кружили по болотистой равнине между деревеньками Верхней Островской и Нижнею.

Бетонка по уступу на середине пологой гряды стрелою вылетела к стальным пролетам нового моста, но, пока движение по нему не открыли, дорогу тоже решили не трогать, в начале и в конце поперек полотна поставили на попа бетонные кольца, а сбоку прорваться на нее можно было только на мотоцикле — одни мотоциклы по ней тогда и носились, да как носились!

Однажды в воскресенье — чего же время терять? — собрались мы еще засветло, и тут вдруг выяснилось, что нет пластинок, почему-то ездили в город со своими и там оставили. Начальник комсомольского штаба Юшков — мы с ним за двумя подружками ухаживали — мигнул мне и повел головою на стоявший под окнами его мотоцикл, мы не раздумывая спустились вниз, сели и рванули к бетонке, а там, уже за кольцами, когда он газу поддал, я как вдохнул, так только перед городом и выдохнул. Там я, понятное дело, нашел в себе мужество промолчать, но когда мы вернулись к своим, в компанию, все-таки не вытерпел: «Ну, Юра, чтобы я еще раз сел на мотоцикл с кем-либо чокнутым!..» Он только захохотал и стакан налил всклень — мы ведь тогда ох какие лихие были ребята, — а тут завертелся черный диск, под иголкой цокнуло, зашипело, и видавшая виды, купленная в складчину радиола начала выдавать «Рио-Риту»…

Вот и опять я в нашем поселке. Вот и опять. Я тут часто бываю. Ох и часто! Днюю тут, случается, и ночую. А другой раз появляюсь хоть на минутку. Станет вдруг отчего-то тоскливо. Или не поймет тебя кто-нибудь. Да еще пухлым, никогда не видавшим настоящей мужской работы пальчиком при этом вдруг погрозит… Очень тогда это помогает — тут же отправиться на Антоновку.

На этот раз мне припомнилось не ночное гулянье парами по отмосткам вокруг единственного пятиэтажного дома — среди вселенской осенней грязи. Не мебель из магазинных ящиков. Нет.

Припомнилась в этот раз рубаха. Знаменитая рубаха одного молодого спеца, объездившая и наши города, и даже чужие страны. Объездившая в то время, когда сам этот молодой спец, ее хозяин Валера Нечаев, оставался в поселке и продолжал себе месить эту самую вселенскую грязь или тоже, как многие другие, делал бесконечные круги по асфальтированным отмосткам вокруг общежития номер один — разумеется, женского… Ах, что это была за рубаха! У меня потом завелось много всяких, но купить хотя бы отдаленно похожую так мне нигде и не удалось, нет. Она была белая, в мелкий черный горошек. И концы воротника имела округлые. Но главное, конечно, не в этом. А в том, какая она оказалась чертовски крепкая!

Один — показаться родителям невесты ехал в ней в городишко Анжеро-Судженск, другой — летел в ней в Иркутск на совещание молодых строителей Сибири и Дальнего Востока, третий — выбивать поставки мчался в Москву.

Я в ней тоже ездил в Москву. Впервые в жизни — в издательство. Чрезвычайно вежливым, но очень настойчивым письмом пригласил меня добрый редактор Сякин. Потолковать о творческих планах, которых у меня, совсем в то время щенка, признаться, еще и не было.

Не знаю, что говорил Валера Нечаев, когда отдавал свою рубаху другим. Мне он тогда сказал: «Только не давай ей вина, договорились?.. Уж если что, лучше — беленькой. Но я вообще-то уверен, что ей с тобой и так будет весело!»

…И когда они съехались опять на этой бетонке, которая когда-то была такою просторной, когда нечаянно старик задел «жигуленка», когда малый с колечком от ключика на пальце заорал и схватил его за грудки, когда старик захлопнул дверцу и руку его на рычаге скорости ударила давно забытая дрожь лобовой атаки, я, глядя в едва светлевшее окно, закричал ему с прикушенной немо губой: «Давай, дед!.. Спасай, пока не поздно, отец!»

Потом был день уже с другими звонками, были обычные заботы. Была суета. Но нет-нет да и прерывал ее опять скрежет металла, вдребезги разбивал звон стекла, взрывались крики, и кусок за куском упрямо выстраивался сюжет, и хотелось немедленно все бросить и тут же сесть за него и не вставать из-за стола, пока не будет готов рассказ о неистовой ненависти и неистребимой любви.

В этом моем сюжете был он никакой не герой. Вообще-то я уверен, что и тот, настоящий дед, тоже был не герой — героем он стал уже после этого своего сражения около заправочной станции. Стал потому, что так захотелось городу…