Братья

От подобных слов у Екатерины туманилось в голове. На прежней службе она была служанкой: спала в людской, вставала первой, ложилась последней. А тут – что твоя купчиха!

Теперь и вовсе, скоро богатство Киприяна Михайловича будет принадлежать и ей, а кухарку себе она подыщет. Отец с матерью привезли гувернантку готовить младшую сестренку Елену в Томскую гимназию. Нравится она Катерине. С виду вроде строгая, но разбитуха! Вот с ссыльными сошлась. Книги у них интересные берет. Спорит с батюшкой о Новом Завете. Тот нередко, хотя и шутливо, возмущается:

– Ох, богохульница ты, Мария Николаевна, все ревизию норовишь Божественных законов провесть. Вона, дочь моя знает кухню, да и все. А ты в духовность высокую лезешь.

– Да не ревизию, отче, а истины хочу добиться. Гложет червь сомнения. Что-то там не то. Библейские братья с сестрами стали жить да потомство давать. А ведь это же грех большой, отче.

– Ты где такое вычитала? Политссыльные внушили? Эти еретики кому хошь голову задурят. Особливо таким молодым, как ты, Мария Николаевна. Я уж начинаю беспокоиться. Не дай бог, и дочь сделаешь безбожницей. Человек без веры – птица без крыльев. Не может без нее он оторваться от грешной земли, стать ближе к Господу.

Отец Даниил покровительственно смотрел на гувернантку. Спорить с ней не совсем уместно. Человек Библию читает с верой, а вера нередко логику исключает. Соглашаться же с ересью он не может – грех большой для батюшки: потому не любит споры о Боге, да и доводы образованной гувернантки иногда обезоруживают. Хотя ему нравится пытливость и дотошность Марии Николаевны. Хочется священнику, чтоб она передала эти качества младшенькой, Елене. Мария Николаевна воспитывает девочку ненавязчиво, незаметно как-то. Да и матушка Аграфена Никандровна не нахвалится гувернанткой.

* * *

Привез он ее из Томска год назад. Со страхом она сошла на берег Енисея. Больно деревенька показалась маленькой. Томск – город большой. Там гимназистов на каждом шагу встретишь. И музей, и библиотека. Даже театр есть в гимназии! А здесь пахнуло с берега дикостью и незащищенностью.

– Не робей, дочь моя! – поддерживая под руку на сходнях, рокотал басом отец Даниил. – Я живу – не тужу! Поверь, и ты тужить не будешь. У меня старшая, Катерина, первой сюда сбежала. Чуток старше тебя. Подружитесь. У купца куховарит. Лучше Дудинского не сыщешь. Здесь столько красот, дочь моя, Томску твоему еще тянуться надо. Дочь грамоте обучишь и года через четыре возвернешься с нею в Томск дальше учиться. Эвони, она с матушкой стоит. Ждут. Я ведь семинарию в Екатеринбурге закончил. Здесь попал к чер… к Богу в рай. Здесь хорошо. Здесь люди особые. Надеждой от них веет.

* * *

Катерина молчала и рисовала себе картины будущей жизни. Вот она родит Киприяну Михайловичу двух сыновей и дочь, потом выберут они в Енисейске хорошего учителя-гувернера, пусть занимается с детьми. А может, Мария Николаевна согласится. Нет! Мужчина-учитель лучше, особенно для мальчишек. Ну а дочерью она сама будет заниматься.

«Что-то я размечталась! – мысленно упрекнула она себя. – Пока все слова. Вдруг Киприян Михайлович передумает. Хотя словом он тверд. Может, самой придется через год-другой, за котомку – да домой, а я уже и детей нарожала, и гувернера нашла, и купчихой стала. Дура! Ой, баба-дура. А может, и не дура? Дождусь осени, погляжу, что за казак Киприян Михайлович. Хотя два года уже рядом, а не налюбуюсь».

Она снова вздрогнула. Показалось, будто Киприян Михайлович слышит ее, безмолвную, слышит не ушами, а сердцем. Он по-прежнему стоял рядом и словно обдумывал что-то важное и интересное. Потом перекрестился и сказал:

– Ты, Катюша, не сумлевайся. Одному в таких местах жить несладко. Или сопьешься, или с тоски иссохнешь. Я-то супротив хандры смог устоять лишь заботами. И зимой, и летом – служба. А поженимся, думаю, хандру как рукой снимет. Двое – вдвое больше, чем один. Вдвоем – жизнь по-другому пойдет. А дети если пойдут – уже по-третьему.

– Вы, Киприян Михайлович, рассуждаете, будто уже семью держали?

– Не держал. Но по другим вижу Родни полсела. У них и беру пример.

Девушка сердцем ощутила, что он говорит правду. Такой человек, как Киприян Михайлович, не подведет. Не станет над ней глумиться да и никому не позволит. И в душе прочнее крепла надежда.

– Вам чайку обновить?

– Благодарствую. Уж семь потов согнал. Пора за дело. Ты про Сидельникова не забыла?

– Нет! Полкана накормлю – и к нему.

Екатерина вынесла корм Полкану, дремавшему на крыльце.

– Подкрепись, лежебока!

В катухе зашебуршились упряжные собаки, заслышав голос девушки. Они затупотили лапами в дверцу, заскулили, учуяв запах еды. В дверную щель повалил пар, а затем показались их ноздри.

– Аким, ты где? – кликнула она сторожа. Тот вышел из дровяника с охапкой заиндевевших швырковых дров. Приостановился, подправил сползшую на глаза шапку.

– Чего надо, Катя?

– Сегодня собак покорми раньше. Хозяин хочет, если успеет, пополудни на Опечек сгонять. Готовь две упряжки. Я от Сидельникова вернусь – будем завтракать.

– Покормлю. Вот золу почищу, печи разожгу и снежок отбросаю.