Братья и сестры. Том 1

И только тут, заново окидывая пожню радостными, широко разбежавшимися глазами, она заметила Федора Капитоновича. Предусмотрительно облачившись в белый холстяной накомарник, Федор Капитонович мелкими шажками семенил по краю пожни возле кустов, замерял двухметровкой скошенную площадь.

У Анфисы неприятно кольнуло в сердце, но женщины, завидев ее, уже подняли крик на всю пожню:

— Женки, кто приехал-то!

— Да ведь это Анфиса! Анфиса наша!.. — и, побросав косы, побежали ей навстречу.

Марфа на ходу, не здороваясь, забасила:

— Что на фронте деется?

У Анфисы сразу пропала всякая радость от встречи.

— Воюют…

— Знаем, что не овец пасут. Как воюют?

— Все по-старому…

— Отступают? Куда же дальше? Ведь и у России край есть! — И Марфа круто повернула назад.

— Ты хоть бы о доме своем спросила! — крикнула вдогонку ей Анфиса.

Марфа обернулась, свирепо сдвинула брови:

— Небось стоит? Не улетел? — Она схватила косу и, поплевав на руки, с ожесточением, с шумом врезалась в траву.

— Экая сумасшедшая, — укоризненно покачала головой Варвара. — Вот завсегда так: наорет, накричит. Нет чтобы ладком, как люди… Разве Анфисы вина, что немец наступает?.. Ничего! — подмигнула она, усмехаясь. — Это она по первости так, а злость сорвет — хоть гужи из нее тяни.

Анфиса стала раздавать письма.

Варвара, принимая письмо, вся обомлела от радости, начала вытирать руки о передник, потом, развернув письмо и прочитав первые строчки, поглядела на всех влажными счастливыми глазами:

— Бабоньки, Тереша-то мой… Опять наградили… Ну Терентий Васильевич приедет — не узнать, возгордится, куда и посадить…

— Нету нам нынче ни от которого? — крепясь, спросила Дарья.

А в сторонке худая, бледная Павла, не спрашивая, горько и безнадежно заплакала:

— Господи, с ума сойду. Как ушел — ни слуху ни духу. Да что же это такое?..

Меж тем подошли Софрон Игнатьевич, Федор Капитонович и сзади всех, тяжело дыша, — Марфа.

Присели тут же на подсыхающую кошеницу.

— Ну что там на белом свете? Рассказывай, — не глядя ни на кого, но уже примиряюще буркнула Марфа.

— Да, да… все расскажи, Анфисьюшка. Как есть расскажи, без утайки, взмолилась Аграфена. — Мы ведь здесь что в тюрьме. Кругом лес да лес, света белого не видим. Я ночью-то не один раз встану, выйду из избы, в домашнюю-то сторону гляну, прислушаюсь. Думаю, уж не стреляет ли где. Может, думаю, немец и к нам припер… Вот ведь до чего дошла.

— Не плети чего не надо! — оборвала ее Анфиса. — С ума сходишь! На краю земли живем — какой у нас немец?

Некрасивое, угловатое лицо Аграфены просияло:

— Наругай меня, Анфиса! Пуще, пуще наругай! Блажь хоть в голову не полезет.

Анфиса, как умела, рассказала про фронтовые и домашние новости, потом, окинув всех строгим взглядом, сказала:

— Ну теперь сказывайте вы, работнички дорогие.

Никто не говорил. Сидели понурив головы, молчали.

— Что же, так и будем в молчанку играть? — снова спросила Анфиса.

— Ты его спрашивай, — кивнула Марфа в сторону бригадира. — Чего к нам пристала?

Федор Капитонович, давно уже искоса присматриваясь к председателю, решил: «Знает», — и пошел напролом:

— Беда с нашим братом. Ладу нету, кусок изо рта рвем…

Ему не дали договорить:

— Это у тебя-то кусок изо рта рвем?

— Вырвешь, как бы не так, зубы сперва обломаешь!

— Двенадцатый год колхоз потрошишь, — видим, не слепые!

— Да что же это, Анфиса: мы тут убиваемся, а он об корове своей…

— Да уж так: для кого война, а для кого мошна! Кричали, препирались еще долго, а потом женки в один голос: замену давай!

— Ну, раз так… — сказала Анфиса, — снимать будем.

Федор Капитонович приготовился было ко всему, но этого все же не ожидал. С секунду он сидел как громом пораженный, потом вскочил на ноги, заметался, замахал руками:

— Это меня-то снимать? Ты меня ставила? С первого дня колхозной жизни… Про меня в газетах печатали… премии давали… Да за такое дело… Ты с весны на меня зуб держишь — союзки забыть не можешь…

Анфиса, бледнея, оглядела его снизу доверху.

— Да русский ли ты человек? — еле слышно прошептала она.

— Я в район поеду, я покажу, как над стариком измываться…

И Федор Капитонович, с неожиданной для него резвостью, побежал к избе.

После ужина Софрон Игнатьевич, улучив удобную минуту, подал Анфисе знак: отойдем в сторону.

Росистой тропинкой прошли к речке, присели на сухую валежину. Софрон Игнатьевич отломил ветку, подал Анфисе: отмахивайся, мол, от мошкары. Затем, нагнувшись, стал свертывать цигарку, потом долго выбивал кресалом огонь.

— Ты это зря, Петровна, — заговорил он наконец глухо, — зря все затеяла.

Анфиса ждала.

Софрон Игнатьевич жадно затянулся несколько раз подряд, резко отбросил цигарку, рассыпавшуюся искрами:

— Зря, говорю, в бригадиры назначила… — Подумав, он круто повернулся к ней лицом: — Знаешь, кто я?

— Ты что-то сегодня загадками. Слава богу, век живем…

— Я не про то… В общем, так… в белых год служил… слыхала?

С заросшего седой колючей щетиной лица на нее в упор, не мигая, смотрели усталые, измученные глаза.