Братья Ждер

— Святой отец, — молвил князь, подходя к Иосифу, — войди с клиром в храм, а я покажусь народу. Потом приду, дабы выполнить долг свой.

И, не дожидаясь ответа, кивнул отрокам, державшим коней под уздцы, Поднявшись в седло, он вознес меч над головой. Народ опустился на колени и затих. Первые ряды, казалось, не смели поднять глаза на светлый лик господаря. Но молдаване, хитрецы по природе своей, кривя шею, старались разглядеть его украдкой.

Штефан тронул поводья и проехал несколько шагов на белом своем скакуне… Взглянул на послушную толпу, сгрудившуюся на пустыре до самой больницы и до первых улиц села. Тут собралось больше двадцати тысяч человек. Колокола уже не гудели, последние отзвуки благовеста дрожали в тишине.

— Пусть люди поднимутся, — повелел князь, — взглянут на своего господаря и на его наследника Алексэндрелу-водэ.

Спешившиеся конники, следившие за порядком, повторили слова Штефана; людской шепот вихрем пронесся в толпе; народ поднялся с шумом набегающей волны. Мужчины встряхнули кудрями, женщины поправили платки. Несколько женщин боязливо вскрикнули, увидя князя где-то в вышине, в сверкании солнечных лучей.

— Народ православный, — проговорил князь, поднимая к правому виску рубиновую рукоять меча. — Вот знак нашего княжения во имя божьего закона и устроения нашей земли. Желаем всем благополучия и достатка. Пусть знает и простой люд, что суд наш вовек не сойдет со стези справедливости, указанной нам всевышним владыкой жизни и смерти.

Ближние ряды с удивлением и страхом внимали этим словам и передавали их задним, — в толпе пробежал шепоток. Вдруг раздались истошные вопли. Народ заволновался. Вопила женщина. Князю доложили, что она, впав в великую робость, произвела на свет младенца.

Князь улыбнулся.

— Из каких мест эта женщина?

Люди расступились, открывая господарю путь к месту происшествия. Бабы в платках, прикрывавших высоко уложенные волосы, окружили роженицу. Одна из них подняла в солнечных лучах младенца, запеленатого в материнскую шаль… Алексэндрел-водэ рассмеялся, услышав, как верещит дитя. Князь сурово взглянул на него, но тут же с улыбкой повернулся к народу, ожидая ответа.

— Она родом из Дрэгушень, государь, — пояснил высокий костлявый старик, пробиваясь к нему в толпе.

Князь вгляделся в него и тут же узнал.

— Благодарствую за ответ, старшина Кэлиман. Вижу, ты явился на правый суд.

— Пришел, государь, как ты повелел, — смиренно ответил Некифор Кэлиман, искоса поглядывая на удивленных соседей.

— Правильно поступил, старшина. Ответь еще на один вопрос. По голосу мне трудно определить, кто родился — мальчонка или девочка?

— Мальчонка, государь…

— Быть ему нашим крестником. Пусть назовут его Вознесением, в честь нынешнего праздника. По прошествии сорока дней доставь его, старшина, к нашему двору вместе с матерью и с отцом. Отдаю тебе в учение младенца, нареченного Вознесением, вырасти из него княжьего охотника.

— Повеление твое, государь, будет исполнено в точности. А пока суд да дело, дозволь, светлый князь, обмыть крестины, поднять кружки во славу твоей светлости.

— Старшина Кэлиман, — ответил князь, — обожди, покуда государь ваш выйдет из храма; дождись решения суда, а уж потом беритесь за чарки. Скажи мне, справляешься ли ты еще со службой?

— Благодарение богу и тебе, государь, — ответил старик. — Справляюсь покуда. Грех жаловаться, силушек хватает. Знаю, однако, что подойдет мой срок, и научил я своих сыновей княжеской службе. Семеро их у меня, и все они княжьи охотники. А тому четыре года, вспомнив, что жить нам не вечно на этой земле, заказал я Савве-плотнику гроб… Иной раз, дабы вспомнить о душе, предавался печали, государь, и ложился в этот гроб. А прошлой весной сыны мои, увидя, что я крепок и все не умираю, спустили тот гроб с чердака и теперь насыпают в него ячмень коням.

Штефан развеселился; а народ в дальних рядах, не знавший, о чем речь, тоже смеялся, глядя на него.

С просветлевшим лицом вступил князь под своды святой твердыни и направился к храму. Не задерживаясь, прошел среди монахов и целого леса свечек к чудотворной иконе богоматери, кисти евангелиста Луки, подаренной еще в старые времена монастырю византийским императором Палеологом; по случаю праздника икона богородицы была украшена белыми пеленами, сверкавшими при свете мерцающего пламени свечей, словно весенние цветы.

Мощно звучал хор под сводами храма. После поминального богослужения князь прошел к гробнице Штефана-водэ Мушата, зажечь свечу на каменной плите. За ним последовали княжич и бояре с притворно печальными лицами. Князь же выглядел спокойным. Но в душе его горестными стихами звучали строки из летописи рода Мушатов: