Бразилия

Лежа неподвижно под кисточками индианок и куря смесь петума и яже, она стала понимать слова шамана, который между долгими затяжками и теплыми выдохами рассказывал ей о легендарных временах, когда земля была совсем пуста, — ведь Монан только-только сотворил ее. Люди двигались по глинобитному полу общего дома, крытого звездами, которые тогда горели ярче, маленькими стайками, как мошки. Сменялись поколения, люди все шли вперед, преследуя свою добычу, туда, где земля еще не устала от них. А добыча была знатной: то были стада лошадей с бородами на подбородках и костяными деревьями на головах; косматые твари, которые хватали добычу хоботами, — их огромные бивни скрещивались впереди пасти. Вечно убегающие к горизонту стада провели людей по узкому перешейку суши, окруженной с обеих сторон океаном, тем самым океаном, что не был сотворен Монаном, а остался после великого дождя, которым он погасил пожар своей ярости, вызванной людьми еще до рождения Ирин-Маже, отца первого Майры. Те существа, конечно, не были людьми в полном смысле этого слова, но мы называем их людьми. Огонь звался Тата. Воды звались Аман Атоупаве. Монан поместил людей на землю, чтобы они восхваляли его и были благодарны ему за то, что они существуют, но люди хотели только пить кауим и трахаться. Новая земля была обширна, но люди истощили ее, они истребляли дичь, друг друга и не помнили Монана. Люди подошли к другому узкому перешейку, с обеих сторон окруженному синими просторами Аман Атоупаве. Люди прошли по нему, но никто не вышел к ним навстречу, чтобы дать им бой. В новых землях росло много высоких деревьев. Там обитали ленивцы, которые спали на деревьях вниз головой столько, сколько живет человек, и гигантские броненосцы с камнями на хвостах, и маленькие рыбки в реках, которые могут сожрать корову быстрее, чем она успеет замычать от боли. Люди пробирались между деревьями. Они охотились и ловили рыбу, возделывали маниоку, добывали лекарства из деревьев и плели одежды из птичьих перьев. Здесь они обрели покой. Здесь они обрели пространство. Здесь люди были счастливы. Еще раньше Монан придумал женщину. Теперь же он преподнес людям свой последний дар: он изобрел гамак. Только Ту пан, незримо гремящий в небе, и Джурупари, незримо проносящийся по лесу, оставляя после себя смердящий след в воздухе, напоминали людям о времени и о том, что все меняется.

Каждое утро нанесение краски возобновлялось, каждый раз тело Изабель покрывали новыми узорами, и островки белой кожи постепенно сокращались. Сначала кожу грунтовали густой кашицей, а потом покрывали более плотной краской женипапо; на седьмой день кожа ее приобрела черно-коричневый цвет — она стала темнее зерен кофе, но светлее кофейного напитка, кроме ладоней и ступней, а также кожи под ногтями и на внутренней поверхности век. Изабель с изумлением обнаружила, что даже ее срамные губы приобрели багровый оттенок женипапо. Обезьянье личико с выпуклыми губками и вздернутым носиком приобрело еще более хитрое и озорное выражение. Платиновые волосы прядь за прядью натирали черной смолой, и от этого они стали толстыми и закурчавились. Под новой черной кожей рельефно вырисовывались мускулы, натренированные годами тяжелого труда: ее стройные ноги, выпуклые ягодицы, икры и груди словно расталкивали пространство, им хотелось шагать, скользить и катиться вперед. Без одежды она выглядела менее обнаженной, чем раньше. Кожа блестела, словно на нее напылили тонкий слой металла. Раньше ее волосы безвольно ниспадали на спину, а теперь упругой шапкой окружали голову, напоминая головной убор Теджукупапо из перьев попугая. Она стала походить на того воина, который, по словам Теджукупапо, скрывался за ее женским обличьем.

Цвет глаз Изабель не изменился — они так и остались серо-голубыми.

— Глаза — это окна духа, — сказал шаман. — Когда твоя душа станет черной, глаза твои тоже почернеют. Теперь тебе придется искать защитника, — предупредил он ее на прощание. — Ты больше не Майра. В твоей коже нет больше колдовской силы.

— Твое колдовство, Теджукупапо… Ты уверен, что оно сработало и там?..

В присутствии Ианопамоко Изабель стеснялась говорить о чуде, которого просила. Она знала, что индианка не одобряет его.

Теджукупапо прочел ее мысли. Устало откинувшись в гамаке, он дохнул пивным перегаром и потряс маракой.

— Я же говорил тебе: когда оттуда что-то перемещается сюда, что-то отсюда должно переместиться туда. — Он казался старым дикарем, ленивым и побитым.

— Прежде чем я навсегда покину тебя, Теджукупапо, ответь мне на мой последний вопрос. Твой народ страдает. Его грабят и насилуют; умирают целые племена. В конце концов ружья и болезни белого человека достигнут и этой горы, принеся с собой христианство и порабощение. Почему ты и другие шаманы не борются с их наступлением?

Колдун что-то быстро сказал Ианопамоко, настолько быстро, что Изабель не поняла ни слова, и оба индейца рассмеялись, как дети, отворачиваясь и пряча рты.

Нежный голос Ианопамоко перевел его слова: