Бразилия

— Чепуха, Изабель. Ты любишь меня. Нам суждено любить друг друга; вне нашей любви мы не живем, а существуем; без нее мы превращаемся в животных, у которых нет ничего, кроме рождения и смерти и непрерывного страха между ними. Наша любовь подняла нас над скукой повседневной жизни. — Он взял ее за руку, и она почувствовала, как сердце ее стало успокаиваться и биться в такт его осторожным словам. — День за днем в течение семи дней чернота выходила из меня, — сам не знаю почему. Сначала я стал серым, потом белым, как будто моя кожа никогда не видела солнца. Этот дряхлый дурак, твой так называемый муж Антониу Пейшоту, приписал это одной из болезней, которые губили захваченных им рабов. Однако позже, когда здоровье мое нисколько не изменилось и белые убийцы из суеверного страха сняли с меня оковы, твой муж даже превзошел их своей дикостью, заявив, что мое превращение в такого же, как они, христианина — это знамение Божье, призывающее их сняться с места и двигаться дальше. Жозе возразил было ему, что еще не собран урожай маниоки и сладкого картофеля, да и каноэ еще не все готовы, однако Антониу обозвал брата язычником и мятежником, восставшим против доброго короля Жуана и усомнившимся в чудесном знамении, дарованном свыше. Мое преображение, оказывается, было добрым предзнаменованием того, что они все же найдут золотое царство, в котором правит золотой человек, О Дорадо. Остальные присоединились к своему вожаку и шумно призвали двигаться вперед, а поскольку в каноэ хватило места не всем, они перебили женщин и детей и сожгли хижины. Во время бойни я сделал вид, что присоединился к ним, и погнался за одной из индианок, убегавшей в лес, а потом спрятался там и наблюдал за ними издалека. Сомнения Жозе оскорбили старшего брата — раздор между ними, скорее всего, назревал давно, — и Антониу приказал своим людям связать Жозе и бросить его в муравейник. Как ты сама могла убедиться, он вернулся оттуда с помраченным рассудком. Последние несколько дней я следил, как он добывает себе пищу среди развалин и буйствует, и спрашивал себя, не заключить ли мне с ним сделку и не сбежать ли нам вместе с Мату Гросу, пока сегодня мне не пришлось убить его. Какое-то наитие подсказало мне, что тебя надо спасти, хотя издалека ты казалась лишь никчемной тенью.

— А что стало с моим сыном Саломаном? — спросила Изабель, не в силах преодолеть робость перед этим белокожим и красноречивым Тристаном, хотя ее собственная новая плоть давала ей понять, что где-то в глубинах ее существа, которые она еще даже не начинала исследовать, появилась некая свежая сила. Прежнее ее преимущество во внешнем мире сменилось сокровенной бессловесной энергией, уверенностью — той пряностью, что делает съедобной даже безвкусную пищу.

Разговор о Саломане явно наводил скуку на Тристана и раздражал его, хотя он по-прежнему был возбужден после недавнего подвига. В лице Тристана ей всегда виделись целые миры, но теперь она разглядела в нем миры будущего, которые соотносились с этим разрушенным, залитым кровью становищем, как роскошная усадьба соотносится с хижиной первых поселенцев.

— Антониу забрал его с собой, — сказал Тристан. — Он фанатично верит, что бедный младенец — святой, который приведет его в рай, несмотря на все его прегрешения. Саломану не пошла на пользу забота Такваме и ее дочерей, однако он не умер. Я опасаюсь за исход их похода, Изабель. Они недалеко уйдут по реке; индейцы научили меня, как, выдалбливая каноэ, сделать днище таким тонким, чтобы оно вскоре дало течь. Они не доберутся до Мадейры.

— Куда уж им с такими каноэ, — сказала она, желая своему исчезнувшему сыну, этой ошибке плоти, едва цепляющейся за жизнь, сказочной выносливости бандейрантов, которые, как рассказывали в школе монахини, возвращались невредимыми из самых невероятных походов. Она попыталась ощутить тоску матери по своему маленькому глупому сыну, однако вместо этого Изабель вдруг почувствовала острое, злорадное облегчение от того, что наконец-то избавилась от него, причем не по своей воле. Теперь она свободна и может сосредоточить все свое внимание на любимом. В шуме цивилизованной жизни она привлекла и удержала его; теперь она воспользуется величественным одиночеством, чтобы завоевать его еще раз новым колдовством или новыми окрасками старой любви.