Бразилия

Кроме этого цеха, был на фабрике еще один огромный зал, где шел совершенно иной производственный процесс вязания ткани, который выполнялся станками, сконструированными по совершенно иному принципу: в них основной деталью были хитроумно изогнутые крючки двух типов, один из которых имел маленькую точку вращения — он закрывал петлю и сбрасывал ее. Крючки самых разных калибров, толщиной от карандаша до мышиного усика, закреплялись рядами или кругами, цилиндрами или дисками и управлялись кулачковыми механизмами, которые снова и снова имитировали движения вязальщиц: крючки сходились и расходились, как зубастые челюсти пираньи, изготавливая полотна или трубы вязаной материи, грубой, как лыжные свитеры, или соблазнительно тонкой, как женское нижнее белье. Следствием попыток понять подробности производственного процесса стали мучившие Тристана страшные кошмары, в которых его преследовали челюсти с миллионами металлических зубов. Впрочем, продолжалось это всего несколько недель; потом он понял, что главное — это уяснить свое положение по отношению к нижестоящим и вышестоящим чиновникам в управленческой иерархии предприятия, а, уяснив, занять именно свою нишу и стать частицей производства. Как тупое животное, которое тем не менее знает, что пища сама к нему не пойдет, персонал фабрики ковылял со своим предприятием навстречу рынку; одновременно правительство взваливало на спину несчастного зверя тяжелое бремя налогов, а инфляция сковывала ему ноги. Одни из управленцев выходили на рынок — это были специалисты по моде, рекламе, оптовой торговле, налаживанию связей с представителями розничной торговли; другие были связаны с правительством, которое собирало налоги, подгоняло механизмы регулировки цен, вводило ограничения по технике безопасности и загрязнению окружающей среды и брало взятки, третьи управленцы работали с инженерами и станками, которые необходимо чинить, переоценивать и заменять новыми, все более автоматизированными и компьютеризованными устройствами. Тристан же, как оказалось, отвечал за рабочих и их союзы.

В нем чувствовалась какая-то социальная пустота, а высокий вдумчивый лоб, неожиданно черные глаза, зрачки которых сливались с ирисами, и осторожные манеры прекрасно подходили для его работы. Хотя он был белым — «клару» — почти сверхъестественно белым, словно кожа его никогда не видела солнца или ее выбелили синькой, у него не было акцента аристократов Сан-Паулу, которых и рабочие, и их лидеры инстинктивно ненавидели. Не было в нем и старушечьего медлительного высокомерия сынков богачей — он, казалось, был ничьим сыном, и это позволяло ему очень серьезно и внимательно выслушивать жалобы рабочих и планы профсоюзов по восстановлению справедливости и уничтожению узких мест в работе, будто он пытался отыскать дорогу в лабиринте, где устоявшаяся система взглядов не могла ему помочь. Вся легальная часть современного мира представлялась ему в виде головоломки, которую он шаг за шагом должен решить. Тристан был терпелив. Он никогда не обращался с людьми снисходительно. Поскольку когда-то он был одним из них, ему было понятно грубое однообразие работы в цехе, но он не пытался, следуя фашистским приемам, уходящим корнями в правление военных, узурпировать управление рядовыми членами профсоюза. Он всегда ходил в серебристо-сером костюме и рубашке с белоснежным воротничком, как и подобает служащему компании, однако уважение к нему среди рабочих неуклонно росло, в особенности после сидячей забастовки 1978 года на автобусном заводе, которая была подхвачена семьюдесятью восемью тысячами металлистов, — волна забастовок и протестов привела к революционным изменениям в системе оплаты труда, требованиям к технике безопасности, переменам в здравоохранении и к расширению прав наемных рабочих. Массовые собрания громогласно заявили о своих требованиях на футбольных стадионах; оставив корпоративный сговор с хозяевами, штаб-квартиры профсоюзов по приглашению новой, реформистски настроенной церкви переехали из правительственных зданий в собор Сан-Бернарду. Самый прочный бастион в борьбе против коммунизма — обуржуазившийся рабочий класс, и Тристан, в которого буржуазность проникла лишь на толщину кожи, служил чем-то вроде катализатора этого процесса. Его нейтральные манеры и речь напоминали игру актера в телевизионной постановке, и это внушало доверие рабочим, которые, даже не расставаясь с отвратительной нищетой, все больше погружались в атмосферу телевизионных мыльных опер, новостей и викторин.