Breakfast зимой в пять утра

Эмиграция – не только физическое перемещение в пространстве, эмиграция – иное состояние души. Тяжесть эмиграции заключается в ломке душевного состояния. Но если душа привыкла к перемене мест, к постоянной кочевой жизни, то эмиграция – чистая условность. Цыгане принимают эмиграцию просто как дальний переход табора. И языковый барьер для них – не препятствие. Они как дети: язык приходит к ним с воздухом страны. Лишенные комплексов, цыгане не придают языку значения. Довольствуясь минимумом, они доводят язык до состояния какого-то образного понимания, нарушая все законы фразообразования. Язык для них не «башня», перед которой робеют эмигранты, язык для них – составляющая их мироощущения. Тем более в Америке и, особенно, в Нью-Йорке, где английский язык, под натиском эмигрантов со всего мира, нередко принимает сленговые формы. Если озвучить цифру «20» не по правилам английской морфологии и фонетики, трудноватой для многих иностранцев, а, скажем, как певучее «твони», а вместо непроизносимой для них цифры «30» сказать «твори», то жить в эмиграции становится уютнее. Конечно, «сие есть нонсенс», языковое трюкачество, но, тем не менее, язык, как форма общения, штука живая и подвержена всяким простудам. И может быть, существующий «американский» язык – не что иное, как английский, простуженный на эмигрантских сквозняках…

Девчушка в розовых ботиночках ходила по проходу вагона, пытливо разглядывая пассажиров. Розовый бант в белокурых тонюсеньких волосиках вызывал умиление. В кармане плаща я нащупал конфету, что положила мне в дорогу сестрица Мери, и, дождавшись, когда девчушка, кокетливо склонив головку, заглянула в пространство моего ряда, протянул ей гостинец, на обертке которого отдыхали знаменитые шишкинские медведи. Конфета была из «русского» магазина. Приняв подарок, девчушка убежала к маме, потом вернулась и протянула мне пакетик с жевательной резинкой. Проворно взобравшись на пустующее рядом кресло, она деловито развернула конфету. Вскоре я узнал, что ее зовут Лизи, ей четыре годика и едет она в Портленд, штат Орегон, к дедушке Крису… Конфета Лизи понравилась. Она отщипывала от нее небольшие кусочки и отправляла в рот, показывая меленькие зубки и не переставая рассказывать какую-то историю. Я слушал с умилением… Родных внуков у меня нет, есть два мальчугана – Максимка и Данечка, дети мужа дочери от предыдущего брака, два славных существа, добрых, крепких, настоящих янки, но прекрасно владеющих русским языком, словно живут они не в американской глубинке, а в Петербурге. Удивительно… Сплошь и рядом я встречал детей, которые в «солидном» возрасте покидали Россию и через несколько лет начисто забывали родной язык. А Максимка и Данечка, прожив на свете соответственно десять и восемь лет, пока Россию не видели, но много чего знают о далекой родине своих предков… Таков результат методики воспитания их отца, Андрея Фалалеева.

Таинственное пятно

В Петербурге на Каменном острове стоит угрюмый, почерневший от времени двухэтажный деревянный дом, в котором в 1956 году и родился Андрей. Среди блистательных дворцов и особняков дом выглядит дедом, с лукавой усмешкой наблюдающим свое легкомысленное и спесивое семейство. Долгие годы дом был единственным городским частным владением Петербурга. Никто из временщиков-вождей не мог прибрать к рукам участок земли в элитарной части Северной столицы – земля была передана в частное пользование адвокату Виктору Антоновичу Плансону самим В. И. Лениным, что и служило надежной охранной грамотой. Адвокат Плансон, демократ по убеждениям, защищал большевиков в каком-то важном политическом процессе. И выиграл процесс. Вождь пролетариата всего мира, придя к власти, декретом закрепил за адвокатом принадлежащую ему землю на Каменном острове, учтя заслуги перед революцией…

Причудливы зигзаги судьбы. Адвокат-демократ Виктор Плансон был потомком французских дворян династии Плансонов де Реньи, которые появились в России вместе с армией Наполеона. Будучи раненным, офицер де Реньи так и остался в России, где он со временем обрел семью. Славными деяниями во благо России отмечена жизнь Плансонов на своей второй родине. Так, отец адвоката Виктора Плансона – Антон Плансон де Реньи – служил российским послом в Таиланде. Человек тонкий, знаток искусств, он собрал богатейшую коллекцию таиландской живописи и скульптуры, которую сын подарил Эрмитажу, – убежденный демократ еще раз подтвердил свою привязанность идеям социализма. А его внук по материнской линии Андрей, носящий фамилию отца-художника – Фалалеев, по своей жизненной позиции больше тяготел к прадеду, французскому дворянину, и из Союза Советских Социалистических Республик эмигрировал в Америку. Впрочем, мне кажется, Андрей равнодушен как к социализму, так и к монархии и скорее привержен идеям личной свободы и независимости – идеям Кропоткина.