Breakfast зимой в пять утра

Оля, как официально признанный руководитель организации, взяла на себя разработку всех «мелочей». Определила дату - девятое марта 1988 года. Послала в исполком запрос на разрешение демонстрации. Письменно предупредила дирекцию обсерватории, партийные органы. Сделала все, как советовали опытные москвичи. Чтобы не дать будущему суду обвинить организацию в нарушении закона… Сообщила зарубежным корреспондентам. Поставила в известность консульства Англии и Франции. И лично вице-консула США господина Гудрича…

Ночью Латинские не могли уснуть - решали, как быть с Анечкой, ей ведь только девять лет. Точку поставила Оля:

- Наш ребенок, как ни печально, должен быть боец. Должен быть готовым ко всему. После восемнадцати она отсюда уедет, пусть одна, но уедет. Анечка завтра будет рядом с нами. И все!

Сотрудники Геофизической обсерватории имени Воейкова в это утро были озадачены - на тихой улочке у обсерватории они насчитали три милицейские «ракушки» и две машины «скорой помощи». С чего бы это?.. Семейство Латинских и их сподвижники собрались в условленном месте у станции метро «Площадь Мужества». Казалось, это кучкуется группа туристов, если бы один из них не придерживал детскую коляску, а макушку другого паренька дерзко не украшала плоская шапочка-кипа. Кроме того, многие в руках держали рулоны и чертежные тубусы. Оживленно переговариваясь, группа двинулась по улице Генерала Карбышева к обсерваторскому комплексу… Оля вглядывалась вдаль - проходными дворами от Политехнической улицы должны появиться зарубежные журналисты и наблюдатели из консульств, так договорились - присутствие митингующих обеспечивала группа поддержки. Однако пока Оля видела лишь милицейские «воронки» и машины «скорой помощи»…

У главного входа в обсерваторию группа остановилась, рассредоточилась вдоль тротуара и развернула свои плакаты. Так, вероятно, Тимур и его команда предъявляли ультиматум хулигану Квакину - не хватало только пионерского горна… В окнах обсерватории появились любопытствующие лица…

Казалось, они уже вечность стоят перед сумрачным обсерваторским корпусом. Но прошло всего минуты две или три. И тут боковым зрением Оля увидела бегущих от «воронков» милиционеров…

- Кто позволил?! - проорал грузный офицер. - Где разрешение на пикет?! Вы писали в исполком? А вам не ответили?! Сворачивайте свою наглядную агитацию!

В машину их! - приказал он подчиненным. - Подгоняй сюда транспорт!

Последовала безобразная возня. Часть плакатов в суматохе превратили в клочья, а часть, как вещдок, свернули и отправили в чрево «воронка» вместе с «Бедными родственниками». Ося подсадил Анечку, Оля протянула руки из вонючего «транспорта» и приняла дочь. С высоты машины она заметила в окружающей толпе ребят из группы поддержки.

- Только без рук, без рук! - огрызался Ося на милицейское усердие.

- Дай ему поджопник, живее будет! - разорялся офицер.

В отделении милиции составили протокол, и вскоре «родственников» повезли в суд. Дежурная судья - неопрятная, грузная дама, - упрятав колечко сивых волос под косынку, тут же самолично отстукала приговор на ветхой пишущей машинке. Оле (с Анечкой), а также двум другим «родственникам» - штраф по сорок рублей. Осе и двум особо горластым молодым людям впаяли по десять суток ареста - за нарушение общественного порядка. Суд окончательный и обжалованию не подлежит. Что?! Объявите голодовку? Голодайте на здоровье! Все! Увести осужденных!

Оля металась по квартире. Куда их отправили, в какую тюрьму? Надо все выяснить, отнести передачу, теплые вещи… В те времена ни одна связь так быстро в Ленинграде не работала, как «почта отказников». Срочно созванный совет «родственников» вывел Олю на Никиту Сергеевича Демина, альтруиста, человека «со связями», которые он наладил за многолетний опыт общения как с правозащитниками, так и с властями. Демин хлопотал за осужденных. Бескорыстно, на свой страх и риск. Он контролировал Фонд помощи, основанный на пожертвованиях - отечественных и зарубежных… Созвонившись с Деминым, Оля вскоре узнала, что Ося с товарищами сидит в тюрьме на улице Каляева, что им необходимо доставить теплые вещи, мыло, полотенце - «суточникам» это все не положено, - а с едой можно повременить - они объявили голодовку, все сожрут охранники…

- Как сядут евреи, так сразу скандалы и голодовки, - ворчал сонный офицер, принимая от Оли баул с вещами для троих «суточников». - Наш брат сидит тихо, ест что дают. Как сядет еврей - скандал и голодовка. Ничего, долго не проголодуют - себе дороже…

Ночью в новостях зарубежных «радиоголосов» Оля, замирая, слушала сообщения о демонстрации «отказников» в Ленинграде. Своя фамилия казалась ей чужой, не имеющей к ней отношения… Тотчас затрещал телефон. Олю поздравляли, словно они с Осей получили разрешение на выезд. Были и другие звонки - из Франции, Англии, Бельгии, Америки. Оказывается, мир такой маленький. Интересовались началом активных протестов в Ленинграде. Особенно в связи с предстоящим митингом в Александровском сквере, на котором Оля должна выступать как руководитель движения «Бедные родственники» и рассказать об аресте…

На митинге в Александровском сквере, не обращая внимания на ораву милиционеров и стукачей, Оля познакомилась с вице-консулом США господином Гудричем и сотрудниками консульства Англии и Франции… Оле казалось, что она падает в пропасть. Упоение опасностью - удивительное свойство человеческой психики. Оля шла вперед, точно заговоренная. Она знала, что сейчас нельзя делать паузу. Следующий намеченный митинг у завода «Позитрон», где работал ее брат, должен быть проведен «по графику», объявленному журналистам. Ведь брат и сестра Оли шли в одной упряжке с родителями… Оля была уверена, что ее арестуют. Насчет Анечки она не беспокоилась - новые ее друзья позаботятся о ребенке, а там, глядишь, выйдет из тюрьмы Ося…

Так и случилось. Демонстрация у завода «Позитрон» с плакатом «Сергей Сердюк, гибель сестры - не путь к карьере» окончилась арестом трех человек основной группы. На этот раз Олю с товарищами в суд не везли - судья сам приехал в милицию. Арестанты могли гордиться таким вниманием. Оля совершенно «обнаглела» - затребовала для себя и товарищей адвоката.

Судья отпустил подсудимых, дав им три дня на поиск адвокатов. Что, кстати, оказалось делом не простым. Большинство адвокатов от дела открещивались, не хотели ввязываться в политику, боялись. Бывалый «отказник» Зелеченок посоветовал обратиться к известному адвокату Юрию Шмидту. Тот согласился, но попросил несколько дней для ознакомления с делом…

Ося вернулся из тюрьмы через… одиннадцать суток. Пересидел! Судья, та баба в косынке, перепутала даты начала и конца заточения… Ося вернулся обросший, худой, глазастый. Тюремщики его отвезли в безлюдное, бестранспортное место. «Думал, что везут на расстрел», - всерьез сказал Ося. Высадили в поле и уехали… «Слава богу, - всплакнула Оля. - Меня, наверное, тоже посадят. Хорошо, что ты вернулся - присмотришь за Анечкой». - «Только не вздумай голодать, - вздохнул Ося. - Толку мало… Впрочем, может, обойдется, у тебя хороший адвокат». - «Не обойдется, - ответила Оля. - Я не хочу оправдательного приговора. Нужен нормальный, гласный судебный процесс. При журналистах. Если меня и ребят оправдают - наше дело уйдет в песок. Я адвоката просила - не надо защищать. Его задача - противопоставить наше дело аморальной незаконной государственной политике. Отсижу десять суток, ничего страшного». - «Десять суток! - усмехнулся Ося. - Поверь, это тяжелое испытание. Человек, осужденный на длительный срок, не чувствует того, что сваливается на голову «декадника». Когда власть старается обеспечить тебя по полной программе. Шанс попасть в психушку после десяти суток гораздо выше, чем после длительного срока, - статистика…»

Оле присудили пятнадцать суток. Такой срок за нарушение общественного порядка выносят крайне редко. Основание - вторая судимость, главный организатор, вовлечение малолетней в свое преступление…

Адвокат обескураженно пожал плечами - он старался соблюсти наказ своей клиентки… но не ради такого приговора! Оля одобряюще кивнула - все идет как надо. Вон, иностранные журналисты долбят перьями блокноты…

В центре Северной столицы России есть короткая улочка, названная в честь человека, бросившего бомбу в московского генерал-губернатора.

В шестом доме по улице Каляева, во втором дворе, размещается хмурое заведение: внутренняя тюрьма МВД - место, где томился Ося и куда доставили Олю. На первом этаже, отрезанные от мира холодными стенами, разместились две просторные клети-накопители со ржавыми надписями «Мужчины» и «Женщины». Из-за толстых прутьев решетки доносился забористый мат…

После накопителя Олю повели на второй этаж, в камеру. Две сокамерницы с одинаковыми синими физиономиями с удивлением оглядели светловолосую фею, неизвестно как очутившуюся в этом смрадном мусорном баке, в камере с расколотым черным унитазом, на котором сидела еще одна заключенная. Мужчина-охранник, что привел Олю, не внес никакого изменения в ландшафт. Указал Оле ее нары и объявил, что на сегодня ей пайка не положена - она не поставлена на довольствие. Оля молчала. Вид камеры и ее обитателей подавил Олю. Заключенная, сидевшая на унитазе, лениво сползла со своего трона и, белея ягодицами в сизом мареве камеры, дернула веревку бачка, подождала и проговорила беззлобно: «Во, бля, опять слив не работает», затем натянула штаны и добавила: «Хорошо еще срать нечем…»

Оля, подавляя тошноту, сказала, глядя в сонные гляделки охранника, что она вообще отказывается от пайки, объявляет голодовку и требует бумагу, чтобы письменно об этом заявить. Охранник пожал плечами и вышел…

Честно говоря, Оля о голодовке не помышляла, помнила наказ Оси, но вид камеры, а главное, уверенность в том, что отсюда ни до какого начальства не докричишься, в какой-то момент подсказали ей выход…

Вскоре Олю увели в кабинет начальника тюрьмы: объявление голодовки, тем более «политической заключенной», за делом которой следят зарубежные журналисты, - факт малоприятный. Начальник принялся популярно объяснять - заключенный, объявивший голодовку, не выходит на работу. Невыход на работу - нарушение дисциплины. Нарушение дисциплины - наказание в штрафном изоляторе, в просторечии - ШИЗО. Так что начальство имеет право отправить Олю в ШИЗО.

- Вы на все имеете право, - ответила Оля, борясь со страхом. - А мое право - есть вашу пайку или нет. И написать об этом официальное заявление. Буду сидеть в вашем противном ШИЗО.

- Противном ШИЗО, - повторил начальник и приказал отвести заключенную в штрафной изолятор.

По дороге охранник, добродушный с виду украинец, говорил сокрушенно:

- Така гарна дивчина, и что тобы в том ШИЗЕ. Ты ж там таки хвори соберешь, жизнь будешь маяться. Снидай их баланду, закрой глаза и снидай.

Пришли. Дверь тяжко и длинно скрежетала, словно не хотела оставлять Олю в этом ШИЗО, наконец захлопнулась. Несколько минут, пока глаза привыкали к полумраку, Оля стояла, оглушенная тишиной. Наконец проявились контуры узкого - в три шага - каменного мешка. Стены склизлые от каких-то испарений. Нар нет. На уровне груди железное сиденье, на которое надо еще как-то взобраться. В углу дыра-параша. И, о ужас, на полу что-то копошилось - крысы, тараканы?! «Боже мой, неужели Ося здесь сидел?» - подумала Оля. Она прислонилась к стене. Острый холод проник под одежду, обжег спину. Так она будет стоять весь день. На ночь, как предупредил конвоир, ее будут отводить в соседнюю камеру спать на нарах. А в пять утра вернут сюда - до десяти вечера. И так пятнадцать суток!..

Дверь ШИЗО отворилась. Олю вновь повели в кабинет начальника, приказывая всем встречным отвернуться лицом к стене, чтобы никто не видел, какого опасного преступника ведут по коридору.

В кабинете, кроме начальника, находился его помощник, лощеный красавчик, и пожилой врач.

- Меня все устраивает, - проговорила Оля. - Буду сидеть в ШИЗО.

Тюремщики насупились.

- Я ознакомился с вашим анамнезом, - сказал врач. - При вашем состоянии здоровья голодать, а тем более сидеть в ШИЗО означает получить неминуемые осложнения. Подумайте!

Оля молчала.

- Ах, с такой бы женщиной куда-нибудь на танцы, в ресторан, - прогнусавил красавчик зам. - Ольга Викторовна, вы такая нежная, красивая…

Оля подняла глаза. О чем он говорит, этот обалдуй?!

- Лучше сидеть в ШИЗО, - произнесла она злобно, - чем с вами в ресторане!

Начальник предложил подчиненным покинуть кабинет.

Несколько минут он молчал, разглядывая тоненькую Олю, сидевшую на краю стула.

- Послушайте, Оля, по закону мы обязаны тем, кто сидит в ШИЗО, выдать арестантскую одежду. С вас снимут все теплые вещи, даже, простите, колготки, чтобы избежать суицида. Самый страшный враг ШИЗО - холод. Люди после нескольких дней в ШИЗО попадают на больничную койку. А после пятнадцати суток вам обеспечена психиатрическая больница. И это в лучшем случае. Поверьте. Я вам не угрожаю, Оля. У меня дочь такая, как вы. Между нами говоря, я вам сочувствую. И понимаю ваши проблемы, дочка, но как вы будете бороться за свои права, если попадете в психушку? Вам по закону во всем откажут. - Оля вслушивалась в слова начальника, в интонацию его голоса. - Сейчас возвращайтесь в камеру, подумайте. Встретимся завтра.

Олю увели в камеру, где ее ждало новое мучение - общение с сокамерницами. Но как раз это испытание оказалось на удивление легким и даже увлекательным. Женщины с теплотой отнеслись к злоключениям Оли, не вникая в тонкости и детали. Им достаточно было понятие «политическая». Как?! Хрупкая, тонкая, с белой нежной кожей, бросается в бой с системой, что их, таких здоровенных баб, превратила в алкоголиков, бомжей, проституток. «Слушай, Ольга, выйдем из тюряги, я тебе - помощница! - заявила одна. - А пока вот возьми мой узел под голову, вместо подушки».

Женщины дружно справили на нарах что-то вроде постели… Сам факт, что Оля должна отмотать пятнадцать суток, внушал им почтение. Их срока «тянули» максимум на 5-8 суток. Рассказы сокамерниц об их злоключениях, в свою очередь, нагоняли на Олю ужас. Страшной, унизительной, незнакомой была жизнь этих женщин. Бросившие детей, битые мужьями, любовниками, изнасилованные милиционерами… Воровство, наркомания, болезни… Оля, цепенея, слушала их истории. И сердце сжималось от жалости и сострадания… А женщины слушали рассказы Оли о какой-то другой, инопланетной жизни необыкновенных, смелых, умных и красивых людей. И дружно уговаривали Олю отказаться от голодовки, от ШИЗО, где одна из них просидела денек… Оля и сама уже сомневалась. Слова начальника относительно психушки ее и впрямь сразили - как же она будет продолжать свое дело, бороться с родителями, выступать за права «отказников», руководить «Бедными родственниками», если ее официально объявят умалишенной - подобного статуса больше всего опасаются в этой стране все правозащитники. Оля и в голову не брала, что она и в самом деле может тронуться в ШИЗО… если вообще выживет…

Отбыв свои пятнадцать суток, Оля вышла из тюрьмы и уже через неделю руководила демонстрацией «Бедных родственников» в Москве, у Библиотеки имени Ленина. На демонстрацию она вышла «подготовленной» - с мылом, зубной щеткой и прочими необходимыми вещами на случай нового ареста. Однако в Москве «родственников» не тронули. Простояв полчаса под телекамерами и блицами фотожурналистов, демонстранты разошлись. 1989 год. Лед тронулся. «Бедных родственников», «режимников» и прочих «отказников» начали выпускать. То ли помог визит президента Рейгана, то ли «новый курс» Горбачева, но брешь пробили…

Однако семейство Латинских продолжало сидеть «в отказе». Иностранные юристы, зачастившие в их квартиру, опускали руки. Они готовы были бесплатно отстаивать права Латинских на эмиграцию, но перед российской Фемидой терялись - здесь международные юридические нормы были пустым звуком.

Последующие визиты к родителям по-прежнему оканчивались для Оли ничем. Страх сковал этих людей, они были уверены в случайности либеральных послаблений - в стране, где они жили, нет и не может быть никаких свобод.

Но, оказывается, есть вещи посильнее страха - деньги! Оля решила выкупить себя у родителей. Как эта простая мысль не пришла ей в голову раньше?! Она явилась к матери и сказала: «Как вы ни скрывали, я знаю - папа ушел от тебя к другой женщине. Тебе трудно. Я тебе дам денег взамен справки. Определись с суммой…»

Отец на предложение дочери заявил, что честь советского офицера неподкупна, на что Ося ему сказал: «У, крыса!» - но бить не стал, не хотелось возвращаться в тюрьму… А через неделю отец позвал Олю на разговор: «Приходи. Есть о чем поговорить». Возможно, его допекли «Информационные бюллетени», что в машинописном варианте выпускала Оля тиражом в двести экземпляров. В бюллетенях подробно описывалась жизнь полковника во всех подробностях, известных только близким, - благо у человека всегда есть что скрывать, даже у полковника. Кроме «дела Латинских», бюллетени широко освещали многие правовые вопросы, связанные с эмиграцией, конфликты в семьях «отказников» и т. п. А возможно, полковника вызвали в соответствующую организацию и сказали: «Хватит валять дурака. Кончилось твое время. Скоро дочери не понадобится твое разрешение. Спеши хватануть свой кусок, полковник…»

Словом, отец пригласил к себе дочь. Сам, впервые за десять лет. Ему хотелось выторговать одно условие - чтобы Оля в своем очередном бюллетене написала, что… понимает его отцовские чувства, чувства настоящего патриота своей Родины.

- Черт с ним, - решил Ося. - Пиши, что он хочет. Иначе помрет от страха… Ну а старуха что?

- Старуха, - сказала Оля, - требует деньгами. Из расчета двадцать рублей в месяц на двадцать лет вперед. Четыре тысячи восемьсот рублей!

- Нехило! - ответил Ося. - Ладно. Соберем как-нибудь. Квартиру продадим… Пусть живет старушка!

Так закончилась эпопея семьи Латинских.