Бремя нашей доброты

Параскица очень ловко умела плести всякие небылицы, и, хотя она часто повторялась, Нуца была очень привязана к этой старушке. Ее древнемолдавский говор и мягкий шелест полузабытых Чутурой слов заражал удивительным спокойствием. Выяснив меж собой, как обстоит дело с луной, они еще поговорили о последних сельских новостях, о кражах, о драках, о намечающихся свадьбах, и в конце концов Нуцу потянуло ко сну. Пожелав старушке спокойной ночи, она встала и пошла тихо, точно боялась расплескать это сладостное начало покоя, но пока дошла, пока улеглась, спать расхотелось. Было почему-то грустно и обидно, все казалось навсегда утерянным, и только мозг ее лихорадочно бился над тем, чтобы выяснить, куда же девалась луна. Вероятно, думала Нуца, в тех далеких, глубинных пространствах тоже, должно быть, свои войны, свои потрясения, и уж ничего с этим не поделаешь придется смириться, как мы смирились со всем остальным.

Уснула она под самое утро, и приснилось ей, что в старом родительском доме была свадьба и выдавали ее насильно замуж за какого-то остолопа. Она плакала горько, рвалась, куда-то все убегала. Чуть свет, едва проснувшись, она снова кинулась к окошку, но все было напрасно. Луны так и не было той ночью, и именно потому, что не было луны, Нуца вдруг решилась.

Встала и быстро, деловито завела свою утреннюю карусель — мыла, готовила, стирала, отчитывала и ласкала. Потом, проводив мужа, усадив ребятишек за уроки, позвала Параскицу присмотреть за хозяйством, надела самое лучшее, что у нее было, словно боялась, что все это может остаться неношеным. Связала в узелок рубли, припрятанные на черный день, адрес памынтенской врачихи, сунула узелок за пазуху и, ловким движением прихлопнув за собой калитку, отправилась в путь.

День был ветреный, дороги быстро начали просыхать, и небо, хоть и хмурилось всю ночь, теперь стало проясняться. Ветер дул северный, холодный, и чутуряне, избалованные теплым летом, засуетились, заспешили. Кто в поле, кто с поля, кто в правление, кто из правления. Шли быстро, сноровисто, на ходу здороваясь и подшучивая друг над другом, но, если остановить их в этой спешке и спросить, с кем это они только что здоровались и шутили, они вряд ли смогли бы ответить. Одним словом — осень, времени мало, а дел по горло.

Нуца тоже спешила. Едва выбравшись из села, она свернула с дороги, чтобы идти по старой тропинке, по которой вся пешая деревня спокон веку ходила в Памынтены, свернула и остановилась, застыла в изумлении, потому что тропинки не было. Ее накануне перепахали вместе с лежащими вокруг пашнями, и на том месте, где еще вчера была тропинка, теперь вилась цепочка крупных, залежалых, круто сбитых пластов чернозема.

— Вот не нравится она им, хоть ты что!

Рядом с ощетинившейся полоской земли едва выделялся одинокий след пешехода — какой-то горемыка, вставший чуть свет, бросился в потемках, тропинки не было, но кружить ему не хотелось, и он вслепую по пахоте заковылял к станции. Его решительность вызывала уважение, и Нуца, недолго думая, сняла туфли и босиком пошла по его следу. Хотя идти было трудно, она чувствовала большое удовлетворение от своего союза с тем односельчанином, который прошел чуть свет, и еще она думала о благодарности тех, которые в течение дня пройдут по их следам.

Она была полна воинственного пыла. На этой тропке Чутура воспитывала своих лучших героев, ибо каждый год из-за этой полоски техника давала бой чутурскому упрямству. Ее запахивали, засевали, загораживали, но чутурянам не хотелось с ней расстаться, и они возрождали ее в прежнем виде, с теми же поворотами и изгибами.

История этой тропинки была сложной и запутанной, из-за нее над чутурянами часто посмеивались, хотя если во все это вдуматься, то смешного окажется мало. Такая коротенькая и неказистая, эта тропинка была очень древней, древнее многих шоссейных дорог. До того как стать тропинкой, она была хорошей дорогой с добрым именем, а еще раньше она была тропинкой, сделавшей много хорошего людям.

По старинным преданиям, на том месте, где теперь находятся Памынтены, был некогда монастырь, построенный из камня по типу крепости. В средние века, во времена набегов турок и татар, а такие набеги бывали тогда очень модными, молдаване со всей степи сбегались к монастырю защитить свою веру. В то время Сорокская степь была сплошным лесом. У каждой деревушки была тогда на случай набега своя тайная дорога к монастырю, а у чутурян была эта тропка. И хотя с тех пор прошло много сотен лет и от непроходимых дубовых лесов остались одни рощи, а от монастыря вообще ничего не осталось, хотя турецко-татарские набеги давно лежат припечатанные в учебниках истории, у степных жителей инстинкт опасности живет, видимо, в крови, и они чуть что бегут в Памынтены.