Бремя страстей человеческих

Филип чувствовал себя дурак-дураком. Мисс Уилкинсон явно ждала, что он станет вести себя по-другому; он и сам был бы рад сказать что-нибудь приятное и остроумное, но ему ничего не приходило в голову, а если и приходило, он так боялся показаться смешным, что не решался открыть рот.

– Люблю Париж! – вздохнула мисс Уилкинсон. – Но – увы! – пришлось переехать в Берлин. Я жила у Фойо, пока девочки не вышли замуж, а потом не могла найти другого места; тут подвернулась служба в Берлине, у родственников мадам Фойо, вот я и согласилась. В Париже у меня была маленькая квартирка на улице Бреда на пятом этаже; нельзя сказать, что это приличный район, – знаете, там живут ces dames note 26.

Филип кивнул головой: он лишь смутно догадывался, на что намекает мисс Уилкинсон, но боялся, что она сочтет его совсем простаком.

– Но мне было все равно. Je suis libre, n'est-cepas? note 27 – Она очень любила говорить по-французски и действительно говорила хорошо. – Как-то раз у меня там случилось забавное приключение…

Мисс Уилкинсон замолчала, и Филип стал упрашивать, чтобы она рассказала ему эту историю.

– Вы же скрываете от меня ваши приключения в Гейдельберге, – упрекнула его она.

– Они такие неинтересные, – возразил он.

– Что сказала бы миссис Кэри, если бы знала, о чем мы с вами болтаем?

– Уж не думаете ли вы, что я стану ей докладывать?

– Честное слово?

Когда он дал честное слово, она рассказала ему, как один начинающий художник, снимавший комнату этажом выше… Тут она прервала себя.

– Почему бы вам не заняться живописью? Вы так мило рисуете.

– Довольно посредственно.

– Предоставьте об этом судить другим. Je m'y connais note 28 и думаю, что из вас выйдет большой художник.

– А вы представляете себе, какое лицо сделает дядя Уильям, когда я вдруг заявлю, что хочу поехать в Париж учиться живописи?

– Но вы же сами себе хозяин?

– Вы хотите заговорить мне зубы. Пожалуйста, рассказывайте, что сделал ваш художник.

Рассмеявшись, мисс Уилкинсон продолжала свой рассказ. Молодой художник встречался ей на лестнице, но она не обращала на него внимания. Она только заметила, что у него красивые глаза и что он очень вежливо снимает перед ней шляпу. Но в один прекрасный день она нашла под дверью письмо. Оно было от «него». Он писал, что влюблен в нее уже давно и нарочно поджидает ее на лестнице. Ах, какое это было очаровательное письмо! Разумеется, она не ответила, но какая жен шина не была бы польщена? А на следующий день пришло новое письмо. Изумительное, полное страсти, трогательное. Когда она снова встретила его на лестнице, она не знала, куда девать глаза. Письма приходили каждый день – теперь он просил свидания. Он писал, что придет вечером, vehs neuf heures note 29, и она не знала, что делать. Разумеется, это было невозможно, пусть он звонит, сколько угодно, она ему все равно не откроет; но, когда она в смятении ждала звонка, он вдруг очутился перед нею. Она позабыла запереть за собой дверь.

– C'etait une fatalite… note 30

– А что было потом? – спросил Филип.

– На этом кончается мой рассказ, – ответила она, заливаясь смехом.

Филип помолчал. Сердце его стучало, в груди теснились незнакомые раньше чувства. Он представил себе эти случайные встречи на темной лестнице, восхищался смелостью писем – нет, он никогда бы на это не решился, – а потом увидел безмолвное, загадочное появление незнакомца. Вот это настоящая романтика!

– Какой у него был вид?

– Он был красив. Charmant garcon note 31.

– Вы с ним все еще поддерживаете знакомство?

Задавая вопрос, Филип вдруг почувствовал легкое раздражение.

– Он обошелся со мной очень гадко. Все мужчины одинаковы. Все вы бессердечны, все как один!

– Право, не знаю, – смущенно пробормотал Филип.

– Пора домой, – сказала мисс Уилкинсон.

33

Филип никак не мог забыть рассказа мисс Уилкинсон. Правда, она оборвала его на половине, но то, чего она не досказала, было и так ясно, и Филип почувствовал, что он шокирован. Это могла себе позволить замужняя женщина

– Филип прочел немало французских романов и знал, что во Франции такое поведение казалось делом обычным, – но мисс Уилкинсон была не замужем, англичанка и к тому же дочь священника. Потом его осенила мысль, что молодой художник – по-видимому, не первый и не последний ее любовник, и у него даже дух захватило; никогда еще он не пробовал взглянуть на мисс Уилкинсон с этой стороны; он и не представлял себе, что с ней можно завести роман. По своей наивности он так же мало сомневался в правдоподобии ее рассказа, как и во всем, что прочел в книгах; он злился, что с ним никогда не случалось таких удивительных приключений. Стыдно было подумать, что, если мисс Уилкинсон снова потребует отчета о его похождениях в Гейдельберге, ему нечего будет ей рассказать. Правда, Филип обладал некоторым воображением, но все же он не надеялся убедить ее, будто погряз в пороках: женщины обладали такой дьявольской интуицией – он читал и об этом! – и она с легкостью обнаружит, что он привирает. Он краснел как рак при мысли о том, что она станет посмеиваться над ним исподтишка.