Бремя страстей человеческих

Он одевался как можно медленнее, чтобы оттянуть минуту их встречи, и с тяжелым сердцем спустился в столовую. Молитва была прочитана, и все уже сидели за столом.

– Ну и соня! – весело закричала мисс Уилкинсон.

Он посмотрел на нее и вздохнул с облегчением. Она сидела спиной к окну. Право же, она совсем недурна. И что это ему только в голову взбрело? К нему вернулось прежнее самодовольство.

Филипа поразила перемена, происшедшая с мисс Уилкинсон. Тут же после завтрака она сообщила ему дрожащим от волнения голосом, что любит его, а когда чуть позже они ушли в гостиную, где она занималась с ним пением, мисс Уилкинсон, сидя на табурете перед пианино, вдруг посреди гаммы подняла к нему лицо и сказала:

– Embrasse-moi note 33.

Он наклонился, и она обвила руками его шею. В такой позе ему было не очень удобно – он даже стал задыхаться.

– Ah, je t'aime. Je t'aime. Je t'aime note 34

, – повторяла она, утрируя французское произношение.

Филип предпочел бы, чтобы она говорила по-английски.

– Послушай, – сказал он, – ты же знаешь, каждую минуту мимо окна может пройти садовник.

– Ah, je m'en fiche du jardinier. Je m'en refiche et je m'en contrefiche note 35.

Филип подумал, что все это слишком похоже на французский роман, и, неизвестно почему, разозлился.

Наконец он сказал:

– Ну, я, пожалуй, сбегаю на пляж, окунусь разок-другой.

– Неужели ты хочешь оставить меня одну в это утро… в это незабываемое утро?

Филип не понимал, почему ему нельзя пойти выкупаться, но в общем это было не так уж важно.

– Хочешь, я останусь? – улыбнулся он.

– Ах, милый ты мой. Нет, нет, ступай. Ступай. Я буду думать о том, как ты борешься с бурными волнами, как твои руки рассекают воды морские.

Он взял шляпу и пошел на пляж. «Что за чушь порют эти женщины!» – подумал он про себя.

Но он был доволен, весел и очень горд. Она явно влюблена в него по уши. Он шел, припадая на хромую ногу, по главной улице Блэкстебла и чуть-чуть свысока поглядывал на прохожих. Со многими из них он раскланивался и, улыбаясь им, думал: «Если бы вы только знали!» Ему до смерти хотелось поделиться с кем-нибудь своей тайной. Он решил написать Хейуорду и принялся сочинять в уме письмо. Он опишет и сад, и розы, и среди них – маленькую французскую гувернантку, такую надушенную и порочную, как экзотический цветок; он скажет, что она француженка – в конце концов, мисс Уилкинсон так долго жила во Франции, что почти совсем превратилась в француженку, да и было бы непорядочно ее выдавать; он расскажет Хейуорду, как увидел ее первый раз в изящном муслиновом платье и как она подарила ему цветок. Он сочинил прелестную идиллию: солнце и море вдохнули в нее страсть и очарование, а звезды – поэзию; старый сад при доме священника служил ей достойным фоном.

В его сочинении чувствовалось влияние Мередита; героиня была не совсем похожа на Люси Феверел и на Клару Миддлтон, но все равно очаровательна. Филип был приятно возбужден. Его так захватила собственная фантазия, что он снова отдался ей, как только вылез из воды и, мокрый и озябший, вернулся в купальную кабину. Он живо представил себе предмет своего увлечения. У нее огромные карие глаза, и очаровательный носик (он непременно опишет ее Хейуорду!), и целая копна шелковистых каштановых волос – как чудесно погружать в них лицо; ее кожа, матовая, как слоновая кость, словно позолочена солнцем, а щеки – совсем как алые розы. Сколько ей лет? Наверно, восемнадцать, и зовут ее Мюзетта. Смех ее похож на журчащий ручеек, а голос – нежный и глубокий – сладчайшая музыка, какую он когда-либо слышал.

– О чем ты так задумался?

Филип остановился как вкопанный. Он медленно шел домой.

– Я машу тебе рукой уже Бог знает сколько времени, Ну и рассеянный же ты.

Перед ним стояла мисс Уилкинсон, она смеялась над его озадаченным видом.

– Я решила пойти тебе навстречу.

– Очень мило с твоей стороны, – произнес он.

– Я тебя напугала?

– Немножко, – признался Филип.

И все-таки письмо Хейуорду было отослано. Целых восемь страниц.

Последние две недели промелькнули незаметно, и, хотя каждый вечер, когда они после ужина гуляли по саду, мисс Уилкинсон замечала, что вот прошел еще один день, радужное настроение Филипа от этого нисколько не портилось. Как-то вечером мисс Уилкинсон намекнула, что было бы чудесно переменить службу и переехать в Лондон. Тогда они могли бы встречаться постоянно. Филип сказал, что это и в самом деле было бы замечательно, но идея мисс Уилкинсон не вызвала в нем никакого восторга: он предвкушал прелести лондонской жизни и предпочитал, чтобы ничто его не связывало. Он чересчур уж откровенно заговорил о своих планах, и мисс Уилкинсон почувствовала, что он ждет не дождется отъезда.

– Ты бы не стал так говорить, если бы любил меня! – воскликнула она.

Застигнутый врасплох, он промолчал.

– Ну и дура же я была, – пробормотала она сквозь зубы.

К своему удивлению, он заметил у нее на глазах слезы, Филип был человек мягкосердечный и не мог видеть человеческого горя.

– Прости, пожалуйста, – сказал он. – Ну что я такого сделал? Не плачь.