Брестская крепость

Посмотрите - здесь нет подписи. Он не думал, этот умирающий солдат, о том, чтобы оставить истории свое имя, донести сквозь годы свой подвиг до потомства, быть может, до близких, родных ему людей. Он, видимо, вообще не думал ни о подвиге, ни о героизме. Почти месяц тут, в адовом огне Брестской крепости, он был простым "чернорабочим" войны, рядовым бойцом первого рубежа Отчизны, и в час смерти ему захотелось сказать ей, своей Родине, что он сделал для нее самое большое, доступное человеку и гражданину, - отдал жизнь в борьбе с ее врагами, не сдавшись им.

Сколько гордости, не хвастливой, а величавой, полной высокого достоинства и спокойной скромности безвестно погибающего вложил он в свое "Я умираю, но не сдаюсь!". Пусть начал он со слова "я", но ведь это "я" безымянное. Даже для самого себя он уже был не столько личностью, человеком с именем и фамилией, с собственной биографией, сколько маленькой частицей, атомом этой яростной борьбы, как бы человеческим кирпичом в стене старой русской крепости, ставшей на пути врага. И поистине удивительно звучит это безличное "я", с такой простотой уходящее в небытие.

А его "Прощай, Родина!"... Вслушайтесь в эти два слова! В них и отчаянно упорный возглас сраженного, но непобежденного борца, и как бы невольный тихий вздох, полный тоски преждевременного ухода из жизни, и пронзительный крик боли за судьбы родной страны, - ведь он не знает и не узнает никогда, что происходит с ней там, на востоке. И не матери, родившей и вскормившей его, не любимой жене, не детям, если они у него были, посылает он свой последний привет. Умирая, он произносит то слово, что выше и шире всех других, что вмещает в себя и человека, и семью, и его прошлое, настоящее и будущее, - бесконечно дорогое слово "Родина". Так в короткой этой надписи, сейчас хранящейся в музее, как бы настежь распахнулась перед нами великая и простая душа нашего народа.

А маленький эпизод, однажды рассказанный мне защитником крепости Александром Ребзуевым, показывает всю силу бесконечной ненависти, которая одна давала необъяснимую энергию последним героям Брестской обороны.

Ребзуев попал в плен при разгроме группы Фомина. Его и нескольких других бойцов не сразу отправили в лагерь, а продержали с неделю в сараях за Бугом. Когда стрельба в центральной крепости стала немного затихать, видимо, после того как прекратила свое существование группа Потапова, пленных повели под конвоем в район Тереспольских ворот - убирать трупы.

Их вели через Западный остров, и они слышали неподалеку стрельбу вероятно, еще продолжали драться пограничники. В центре крепости перестрелка вспыхивала то здесь, то там, но около Тереспольских ворот как раз было затишье.

Их ввели в глубокие ворота, и они увидели, что в самой середине этого сводчатого туннеля, прочного и надежного, как убежище, поставлен у стены большой стол с расстеленными на нем топографическими картами и с полевым телефоном. Над картами склонились трое или четверо гитлеровских офицеров, а один громко кричал в телефонную трубку.

Но прежде всего пленным бросилось в глаза другое. Перед каждым из офицеров стояла походная стопка, а в центре стола белела еще почти полная большая литровая бутыль с надписью "Московская водка". И Ребзуев рассказывает, что именно это слово "Московская" вдруг отозвалось в сердце тяжкой болью и тоской. Нестерпимо унизительным казалось видеть перед хохочущими, полупьяными фашистами надпись "Московская", будто тем самым было грязно оскорблено само слово "Москва", сейчас особенно святое для этих попавших в руки врага людей.

Наверно, и товарищи Ребзуева чувствовали то же самое. Рядом с ним в группе пленных шел боец, такой же исхудавший, заросший щетиной, грязный и оборванный, как и все. Он был из другого полка, и Ребзуев не знал его фамилии. Но, видимо, столько ненависти против врага скопилось в душе этого человека, что картина пиршества гитлеровцев была последней каплей, переполнившей чашу.

- Ты смотри!.. Сволочи!.. - тихо сказал он, толкая Ребзуева.

Один из офицеров, насмешливо поглядывая на пленных, что-то сказал другим, и те захохотали.

- Нет!.. - вдруг услышал Ребзуев шепот своего соседа. - Пусть убьют... Я им покажу "Московскую"!..

Мгновенным, почти незаметным движением боец нагнулся, схватил валявшийся на земле обломок кирпича и с силой запустил его туда, где сидели немцы. Раздался звон разбитого стекла, бутылка разлетелась на осколки, водка залила карты, а офицеры испуганно вскочили с мест и, крича, схватились за пистолеты. Сзади подбежал конвоир, прогремела короткая очередь, и боец упал около стола.

Град побоев обрушился на остальных пленных. Их заставили поднять тело убитого, вынести из туннеля ворот и бросить на берегу Буга. Ребзуев вспоминает, что на мертвом лице бойца была усмешка, спокойная и презрительная усмешка победителя, а не побежденного. А за воротами, во дворе цитадели, уже вновь разгоралась стрельба.