Брестский мир: ловушка Ленина для кайзеровской Германии

Как обычно, возникает вопрос об альтернативах. Ясно, что такое положение возникло не за один-два года, а создавалось задолго до Первой мировой войны. Оно было объективным следствием промышленного и инфраструктурного отставания России от ведущих капиталистических стран. Важно учитывать, что в мировой капиталистической финансовой системе Россия не могла занять место выше того, на которое ей позволили бы встать державы, раньше ее сделавшиеся лидерами этой системы. Играя по чужим правилам, всегда будешь проигрывать. Иностранный капитал, без привлечения которого Российская империя не могла проводить индустриализацию на основе частного предпринимательства, участвовал в этом процессе в той степени, в какой обеспечивалось сохранение общего промышленного отставания России от ведущих стран Запада.

История ХХ века показала, что альтернатива этому у России могла быть только одна – выход из мировой капиталистической системы, даже противопоставление себя ей и развитие с опорой лишь на внутренние силы. Осуществить такую альтернативу могли только радикально-революционные общественные круги. Старая русская элита была слишком тесно вписана в существующую экономическую систему. Альтернатива указанного рода предполагала революцию против старой элиты. Логично ли будет упрекать последнего русского царя в том, что он не оказался революционером на троне?…

Временное правительство, сменившее царское в 1917 г., тоже пыталось компенсировать отсутствие массовой социальной поддержки внутри страны опорой на финансовую и дипломатическую помощь Запада. Именно в те восемь месяцев 1917 года, когда страной правили буржуазные временщики, зависимость российской политики от держав Антанты достигла максимума. Иностранное давление на внутренние дела России совершалось тогда наиболее беспардонным образом за всю войну. В дальнейшем то же самое отсутствие прочной и широкой поддержки населения побудило вождей российской буржуазии непосредственно опереться на иностранные штыки, что придало масштабный и затяжной характер гражданской войне. Неимение иной опоры в самой России, кроме архаичного госаппарата, унаследованного от прошлого и совершенно неприспособленного к задачам современной тотальной войны, заставляло и самодержавие опираться на внешние силы – на тех же западных союзников. Это и обусловливало чрезмерную «чуткость» Царского Села и Могилева к запросам и требованиям, шедшим из Парижа и Лондона.

Помимо объективных, были и субъективные факторы. Русская элита уже два столетия сама себя ставила ниже Западной Европы. В Европе привыкли к самоуничижению России. И поэтому редкие попытки российских официальных лиц ставить свою страну на одну доску с западными державами, позиционировать себя как равных среди равных, могли встретить и встречали со стороны союзников по Антанте лишь недоумение и неприязнь.

Алексеев посылал Жилинскому такие инструкции по поведению с союзниками: «Спокойная, внушительная отповедь, решительная по тону, на все подобные выходки64 и стратегические нелепости, безусловно, необходима. Хуже того, что есть, в отношениях не будет. Но мы им очень нужны; на словах они могут храбриться, но на деле на такое поведение не решатся. За все нами получаемое они снимают с нас последнюю рубашку. Это ведь не условие, а очень выгодная сделка, но выгоды должны быть хоть немного обоюдны, а не односторонни»65

.

Приведя эту выдержку из письма, историк далее справедливо отметил: «Посылая эти мудрые советы, безвольный Алексеев не отдавал себе отчета в том, что “внушительная отповедь” союзникам – его дело как ответственного главнокомандующего и отнюдь не дело ген. Жилинского – инстанции подчиненной».

Однако когда Жилинский попробовал было действовать по такой инструкции, заявив, что «он не французский генерал, а представитель русского императора»66, это тут же вызвало бурный протест французского главнокомандующего генерала Жоффра. Он в резких выражениях потребовал отозвания русского представителя, что и было Николаем II исполнено (ноябрь 1916 г.).

В негласной иерархии Антанты Россия стояла ниже не только Франции и Англии, но и Италии и Японии. Третирование России как второсортной державы было характерным для отношения к ней союзников. Последние при этом не чурались прибегать к изощренной софистике, чтобы оправдать свои беспардонные претензии. Так, французский посол Морис Палеолог заявил 19 марта (1 апреля) 1916 г. Б. В. Штюрмеру, председателю российского Совета Министров, «что Россия могла бы сделать для войны втрое или вчетверо больше». На возражение российского премьера о том, что Россия потеряла уже около миллиона человек, посол ответил, что Франция, относительно своей численности населения, потеряла в четыре раза больше, чем Россия.