Бригантина, 66

«Я не могу отказать русскому человеку в самом решительном подтверждении свидетельства, которое уже не раз ему воздавали. Во всем свете едва ли найдется другой, кто мог бы помериться с ним в самой гибкой во всем находчивости, особенно с русским, выросшим в безлюдных пустынях глубокого севера. Для него, собственно, изобретена фраза: мастер на все, хотя она не одно и то же, что «во всем мастер». И если прибавить к тому неистощимое юмористическое добродушие, каким сопровождается эта находчивость, то можно решительно сказать, что именно русский по преимуществу создан быть путешественником в лучшем смысле этого слова».

Огромный рост и физическая сила еще не всегда верные показатели пригодности человека для работы в тяжелых арктических условиях. Я знавал очень слабых и пожилых людей, коренных избалованных интеллигентов, отлично и безропотно выдерживавших трудные зимовки. Это были самые лучшие, внимательные, скромные, нетребовательные товарищи. Ворочавшие бревнами и хваставшие всяческими подвигами болтуны, случайно устроившиеся на зимовку, быстро пасовали.

Слишком разговорчивые, неумеренно экспансивные люди на долгих зимовках так же невыносимы, как и мрачные желчные ипохондрики, во всем и всегда проявляющие свое недовольство; Страдающий недержанием слова влезает в каждый, едва завязавшийся разговор своих иногда очень молчаливых и скромных товарищей, и тогда уже никакая сила не заставит его остановиться. Слово за словом, в десятый раз, не обращая внимания на замечания и шутки, подчас и бесцеремонные, расскажет он уже давно знакомые и рассказанные истории, от которых всем станет тошно. Но еще хуже жалобщики, нюни и матерщинники — случайные обитатели зимовок. «В семье не без урода!» — говорит пословица. Бывали и на советских зимовках случайные, неподходящие люди. Как и везде в человеческой жизни, самые неприятные — самовлюбленные карьеристы, равнодушные себялюбцы, самодовольные дураки. Суровые условия жизни обычно быстро отсеивают лишних людей: так сами собою нередко создавались дружные коллективы.

Помнится, у американского полярного исследователя Бэрда читал (да и сам думал) очень верное наблюдение: в его антарктические экспедиции нередко просились люди некоторым образом травмированные: политические неудачники, надеявшиеся вернуть себе утраченную славу; случалось, уголовные преступники, спасавшиеся от преследования; семейные несчастливцы, искавшие покой сердцу, измученному бесплодными любовными терзаниями.

Но есть и другие, так сказать, «одержимые» путешественнику. На этих-то одержимых все стояло, стоит и будет стоять. К таким одержимым относятся Нансен, Седов, Амундсен, быть может, и сам Бэрд. Этих великих духом людей в полярные страны гнали не личные соображения и не мелкие тревоги за собственную судьбишку. Полярные путешествия были их стихией. Они родились и росли, чтобы стать полярными путешественниками.

В ПАЛАТКЕ

Наша походная палатка разбита на берегу ручья, проложившего себе путь в снегу. На сухой проталине лежат убитые на обед куропатки. Вокруг тундра, бескрайний однообразный простор, пологие бурые холмы и долины, еще укрытые слежавшимся зимним снегом. Возле палатки растут цветы. Голубые и желтые венчики треплет и принимает к земле ветер. Изредка над цветами пулей промчится шмель, сядет на закачавшийся, не выдерживающий его тяжести цветок.

Над ручьем и открытою тундрой все время летают гуси. Они кружатся небольшими косяками, то присаживаясь на поляну, то опять поднимаясь. Выйдя из палатки, изредка наблюдаем оленей, спокойно пасущихся в обширных долинах. Дважды я встречал волков, подбиравшихся к стаду оленей. Разбойники пробирались в глубине долины, останавливались и прислушивались к звукам, с необыкновенной отчетливостью разносившимся над пустынной тундрой. Зарядив картечью ружье, я долго стоял неподвижно. Ветер донес, до разбойников запах человека, и они быстро метнулись, трубою вытянув хвосты и прижав уши.

Странное дело, в ветер и стужу, под грохочущим полотном мокрой палатки я видел волшебные легкие сны. И засыпал и опять просыпался — и легкие воздушные видения меня обступали. Во сне я видел друзей, голубое прозрачное море, по которому сновидения меня носили на легких парусах. Бодрое, веселое наше настроение поддерживал Веня, рассказывавший веселые истории из прошлой архангельской жизни.

Мы, путешественники и охотники, с особенным величайшим удовольствием вспоминаем пережитые некогда невзгоды, дни, проведенные в палатке, в пустынной тундре^ Каждая подробность путешествия врезалась в память.