Бриллиантовая пыль

Правда, по мере того как Натан Лазаревич рассказывал, у него складывалось впечатление, что Старец ничего не понял. Так оно и было, ибо слушать Распутин не умел; кое-что он уловил, но большая часть того, что говорил Борштейн, проскочила у Старца мимо ушей. Видно, привык Григорий Ефимович, что обычно не он, а его слушают. Распутин потому и говорил-то в основном малопонятными обрывками фраз, взятых то ли из писания, то ли из чьих-то речей или проповедей, которых он нахватался за время странствий и которые окружающие, услышав из его уст, почему-то принимали за божественные откровения. Кроме того, Распутина постоянно отвлекали. Во время неспешного, почти ритуального чаепития в кухню то и дело кто-то заходил, заставляя пугающегося всего и вся Борштейна прерывать повествование. Беспрерывно звонил стоявший в коридоре на подставке телефон, и несколько раз Старца звали к аппарату.

В конце концов Натан Лазаревич замолчал и, затравленно глядя на бессмысленно-довольное выражения лица Распутина, с ужасом подумал о том, что сейчас ему придется ретироваться из этой квартиры не солоно хлебавши, а Старец, будь он неладен, чего доброго, расскажет кому-нибудь о драгоценностях.

И тут в кухне появился еще один субъект, причем не похожий на остальных обитателей странной квартиры. Это был худой высокий мужчина лет сорока, в твидовом костюме, с бледным до синевы лицом, тоненькими усиками на верхней губе. Он, нимало не смущаясь, уселся за стол, по-хозяйски налил себе чаю, не спеша протер носовым платком круглые очки, водрузив их на хрящеватый нос, и уставился на замолчавшего при его появлении Борштейна.

— Ты говори, говори… Чего замолчал? — подбодрил Натана Лазаревича Распутин, — его не бойся, — он кивнул в сторону сидящего за столом мужчины, — секлетарь это мой…

— Арон Самуилович Симанович, — представился человек в твидовом пиджаке, слегка кивнув при этом Борштейну. — А зачем говорить… Я и так слышал… Дело ясное, — повернувшись к Распутину, он сделал простецкое лицо. — Что мы будем вас, Григорий Ефимович, отвлекать?.. Не беспокойтесь, я сам справлюсь…

— Ты смотри, помоги ему, — велел Распутин.

— Всенепременно, Григорий Ефимович, — заверил Симанович.

Секретарь Распутина жестом пригласил Борштейна следовать за ним и проводил его в небольшую каморку с узким окном, где никого не было, стоял тонконогий стол, кушетка и пара кресел, а на полу почему-то лежала довольно вытертая шкура медведя. Там, за закрытыми дверями новые знакомые, великолепно нашедшие общий язык, просовещались больше часа.

После довольно странно начавшегося, но удачно закончившегося визита Натан Лазаревич, выпущенный из квартиры Распутина через черный вход, спустился по узкой лесенке во двор и быстро зашагал к оставленному у Фонтанки автомобилю. Забравшись на сидение, он велел шоферу поднять верх и ждать.

Через четверть часа к автомобилю подошел Симанович и молча передал Борштейну сложенный пополам клочок бумаги. Натан Лазаревич развернул бумажку и прочел написанные корявым почерком печатными буквами несколько слов: «МИЛАЙ ДАРАГОЙ ЯВИ МИЛОСТЬ ПАМОГИ ЧЕЛОВЕКУ ГРИГОРИЙ».

А еще через пару дней эту маловразумительную записку держал в руках камергер Его величества барон Арминий Евгеньевич фон Фёлькерзам и с явным неудовольствием слушал сидящего напротив него за массивным столом Борштейна. Человек этот был Арминию Евгеньевичу неприятен, поскольку он уже несколько дней добивался встречи, ссылаясь на свое знакомство с Распутиным. Такая протекция барона фон Фёлькерзам, мягко говоря, неприятно удивила, но настырного банкира все же пришлось принять, ибо об этом якобы распорядился сам Государь.

При встрече с Борштейном единственным желанием Арминия Евгеньевича было поскорее отделаться от этого типа, поскольку сама мысль о том, что этот весьма скользкий молодой человек хочет втянуть его в какие-то делишки Распутина, вызывала у него чувство брезгливости. Однако сказанное Борштейном-младшим поразило Арминия Евгеньевича настолько, что он не поверил собственным ушам.

— Простите, я не совсем понял, что вы от меня хотите? — в некотором замешательстве переспросил барон.

— Поскольку Григорий Ефимович считает, что те драгоценности, которые указаны вот в этих документах, — Натан Лазаревич положил ладонь на лежавшие перед ним на столе бумаги, — следует переместить в более надежное место, я пришел к вам, чтобы обсудить вопрос об их перемещении в хранилище Международного промышленно-аграрного банка.

— А позвольте вас спросить, — с вызовом сказал фон Фёлькерзам, — этот самый Распутин, он разве состоит при канцелярии Его величества? — в голосе хранителя послышались гневные ноты. — Или же он имеет полномочия распоряжаться имуществом императорской семьи?!.. — барон бросил на Борштейна испепеляющий взгляд. — И вы всерьез полагаете, что я по писульке какого-то мужика отдам вам драгоценности, принадлежащие дому Романовых?!