Бриллианты для диктатуры пролетариата

— Ты один возьми, — сказал Воронцов. — Там в каждом сейфе килограмм по сто лежит. Если мы все увезем — чекисты озвереют, а так кража и есть кража. Даже в Париже случается, а там порядок не то, что здесь — бордель.

— А вы сами-то русский? — спросил один из налетчиков. — Если вы не советский, мы на дело не пойдем.

— Наш он, — успокоила Анна Викторовна. — Патриот. Русь любит. Разве мы с плохими людьми сведем?

Провожая налетчиков к калитке, Крутов чуть задержал их и быстро шепнул:

— После дела его и бабу — шилом в сердце, чтоб без писка; дуем на малину, там и разделимся по-христиански, без обману... Все! Мне задерживаться нельзя, он за каждой минуточкой следит.

5

Вечером Юровский поехал в Наркомфин, к Альскому. Тот слушал его недоверчиво, часто перебивал вопросами.

— Что же, в Гохране сплошная контра засела?! Вы полны недоверия к старым спецам! Нельзя так, момент сейчас иной.

— При чем тут момент? — недоуменно поднял брови Юровский. — Тут дело не в моменте, а в явном воровстве.

— Вы что-нибудь в ювелирном деле понимаете? Так не мешайте людям: в республике сейчас днем с огнем не найдешь спецов, которые согласились бы работать с нами. А эти — работают.

— Эти — воруют, товарищ Альский.

— А контролеры Рабкрина? Вы зоркий, а все остальные слепцы? Вы болеете сердцем за богатство республики, а мы хлопаем ушами?! Просил бы вас не лезть в наше дело с диктаторскими замашками!

— А почему вы так говорите, товарищ Альский? — удивился Юровский. — Это ведь наше с вами общее дело.

— Ваше дело — контра! А мое — финансы республики!

— Такая постановка вопроса меня не устраивает, товарищ Альский. Ты говоришь как чиновник, а не как большевик.

— А вот это уже политическое обвинение, и ты за него, товарищ Юровский, будешь отвечать.

— Я не из пугливых.

— И я не люблю бросать слов на ветер.

От Альского Юровский сразу же пошел в ЧК. С Бокием он встретился у входа.

— Посиди у меня, Яков Михайлович, я скоро вернусь — на полчаса к Альскому и обратно.

— Я от Альского.

— Надо взять у него санкции на аресты.

— Не даст, — сказал Юровский. — И можете напортить. Только если к нему позвонит Феликс Эдмундович.

— Дзержинского сейчас в Москве нет.

— Я бы на твоем месте, Глеб Иванович, погодил к нему ехать, он что-то больно истеричничает...

— Альский парень честный, — нахмурился Бокий, — я его знаю. У него сын от язвы загибается — три года мальчишке, и жена с радикулитом по госпиталям мается.

Однако вернулся Бокий лишь через полтора часа, бледный до синевы.

— Знаешь что, — сказал он, — езжай-ка, Юровский, к Ленину. У тебя конспекта доклада нет?

— Половину написал.

— Я попрошу нам принести чаю, допиши вторую половину и прямо к Ильичу. Альский чепуху порет. Он, видишь ли, проводит политику партии по отношению к спецам, а Бокий хочет их упечь за решетку. Пиши для Ленина кратко и подробно, — он терпеть не может, когда «взгляд и нечто».

— Что касается четкости, Глеб Иванович, то надо хоть одного чекиста ввести в Гохран, там ведь три глухих старика с берданками спят. Под нитку можно обчистить Гохран, право слово...

— Ты и про это напиши. А наряд мы туда отправим сейчас — от греха.

После звонка Бокия начальник караульной службы ВЧК долго ломал голову, кого отправить в Гохран. Пять человек попросил «взаймы» Никодимов из МЧК — надо было отправить в лагерь на принудительные работы двадцать пять бандюг, взятых по чистой случайности после налета на Сухаревский рынок; двое слегли в тифу, а остальные несли службу здесь, и снимать их с постов не было никакой возможности.

— Слышь, — сказал начальник караульной службы своему помощнику, однорукому Евпланову, — придется тебе топать в этот самый Гохран.

— А какой с меня прок? Я уж ухватить никого не могу.

— Палить с дуры можешь.

— Это да. А что ж я там, один буду сидеть?

— Там еще три сторожа есть.

— С руками? — усмехнулся Евпланов. — Если безрукие — пусть в комплект входят: чтобы левые у них были к моей правой.

— С руками, — успокоил его начальник караула. — Мы их тобой укрепим. Чтоб пролетарская прослойка и с партбилетом...

— Мне б к билету обе руки, — вздохнул Евпланов, — а с одной идейностью контру не одолеть: ты ему идейность, а он те хрясь промеж гляделок, и привет армянам!

— Ты мне давай без национализма!

— Сдурел? — удивился Евпланов, перекидывая через плечо маузер. — Зять мой — Сурен Акопович, Нюркин мужик, так выражается.

— Конопатая выскочила?

— Веснушчатая, — поправил Евпланов, — она тебе за конопатую дала б на орехи. Ну, адрес-то какой?

— Велено самому тебя отвезти. И молчи, что один, — Бокий шерсть постригет, если узнает: он двух велел отправить.

6

Воронцов ехал вместе с Анной Викторовной. На козлах был Леня-кривой. На второй пролетке сидели Крутов с Олежкой и трое налетчиков — их имен Воронцов не запомнил.

— Замерзла? — спросил Воронцов, чувствуя, как ее била дрожь.

— Волнуюсь: меня еще не брали на такую работу.

— Я тоже впервые выступаю в роли налетчика.

— Вы на санках кататься любили?

— Наверное. Не помню.

— Меня няня катала на санях до весны: я и сейчас помню, как полозья по булыжникам скрипели. Снег сойдет, а я все равно прошу на санках меня везти...