Бриллианты для диктатуры пролетариата

Пожамчи поднялся со стула и закричал:

— Только с ним не сажайте! Молю! Не могу я на него смотреть, на изверга! Не могу-у-у!

Будников не ждал такой реакции: сказал он про знакомых на всякий случай, ожидая, что Пожамчи начнет вертляво и осторожно интересоваться, кто именно может быть с ним в камере, назовет, возможно, фамилии, к этим фамилиям можно будет позже приглядеться и серьезно подготовиться, основываясь на этой зацепке, к следующему допросу.

— Тогда вот вам ручка и пишите мне все про него, — сказал Будников, заставив себя зевнуть и всем своим видом показать полнейшую свою незаинтересованность, — а я пока распоряжусь, чтобы его перевели в другую камеру...

Через два часа Пожамчи кончил давать показания о Воронцове: и о ключах для сейфа, и о предполагаемом налете, и о том, что белоэмигрантам нужно золото для борьбы с Советами, золото, а не бумаги.

11

Председателю Госбанка

т. Шейнман!

Ваши слова, что Госбанк теперь «мощный аппарат» (22.II), вызвали во мне смех. По секрету: это верх ребячества, верх коммунистически-сановного ребячества.

«Мощный аппарат»! «Мощный аппарат» = перекладывание из одного госкармана в другой таких замечательно «реальных ценностей», как соврубли...

Госбанк теперь = игра в бюрократическую переписку бумажек. Вот Вам правда, если хотите знать не сладенькое чиновно-коммунистическое вранье (коим Вас все кормят, как сановника), а правду.

И если Вы не захотите открытыми глазами через все комвранье смотреть на эту правду, то вы — человек, во цвете лет погибший в тине казенного вранья. Вот это — неприятная истина, но истина.

Либо искать и медленно находить (сто раз испытывая и проверяя)

людей, способных от имени Госбанка ставить торговлю, проверять торговлю, поощрять дельных торговцев, закрывать якобы торговые, на деле же бюрократически-коммунистические торговые и фабричные «потемкинские деревни», — либо весь Госбанк и вся его работа = нуль, хуже нуля, самообольщение новой бюрократической погремушкой.

И пока Вы мне не докажете делом, проверенным опытом, что таких людей, инспекторов, агентов и т. п. Госбанк стал находить, до тех пор и говорить не о чем: ни одному слову не поверю.

Прошу не сердиться за откровенность.

Ваш Ленин

.

12

Во время облавы на Гохран и повального обыска всех выходивших из здания служащих у Шелехеса найдено ничего не было. Не дал результатов продолжительный обыск у него дома. Когда чекисты приехали на его дачу, то руководящий обыском Мартирос Арутюнов только присвистнул — дача стояла на участке величиной два гектара. А дома ничего найдено не было, и перекапывать надо было два гектара, не меньше.

— На каком основании я арестован? — спросил Шелехес. — Я заявляю категорический протест и отказываюсь давать показания до тех пор, пока сюда не будут приглашены представители Наркомюста и республиканской прокуратуры.

Несмотря на уличающие показания Газаряна, несмотря на признание Левицкого в получении им от Шелехеса бриллиантов, несмотря на предъявленные к опознанию куклы, отправленные в Ревель мифическому племяннику Огюсту, Шелехес на все вопросы отвечал либо молчанием, либо полным отрицанием своей вины.

Кропотов, умерший в момент ареста от разрыва сердца, был недостающим звеном в обвинении Шелехеса.

— Газарян клевещет на меня, — говорил Шелехес, — я не могу принимать за серьезные показания изобличения жулика и подлеца, Левицкий — старый спец, который ненавидит всех и вся. Что касается Огюста, то позвольте мне называть племянником того человека, который мне мил и в воспитании которого я принимал посильное участие, либо вызовите его в судебное заседание. Не моя вина, если в куклы кто-то сунул бриллианты — я не собираюсь брать на себя чужую вину!