БРОДЯЧИЙ ПЕС

Несколько маленьких лепешечных, мясная, лавчонки с москательными товарами и лекарственными сна­добьями, две чайные и цирюльня, — заведения, предна­значенные для утоления голода и удовлетворения самых простых потребностей, — вот и все, что составляет пло­щадь в Верамине. И площадь и люди, обгоревшие под безжалостными лучами солнца, мечтают о вечерней тени и прохладе. Люди, лавки, деревья и животные не прояв­ляют признаков жизни. Горячий воздух неподвижен. Духота кажется особенно тяжкой от пыли, которую под­нимают к синему небу проносящиеся автомобили.

На одной стороне площади стоит старая чинара, сердцевина ее уже высохла, но она с прежним упор­ством широко простирает свои искривленные ветви. Под этими пыльными ветвями устроено глиняное возвышение, на котором стоят два мальчика и звонкими голосами выкрикивают названия своих товаров — молочную рисовую кашу и тыквенные семечки. Грязная мутная вода медленно течет мимо чайной. Единственное, что может здесь привлечь внимание, — это знаменитая вераминская башня; с площади видна половина потрескавшегося ци­линдрического основания и конусообразная крыша. Даже воробьи, строившие свои гнезда в трещинах кирпичей, от сильной жары замолкли и дремлют.

Тишину прерывает лишь унылый вой собаки. Это шот­ландский сеттер с мордой дымчатого цвета и черными пятнами на лапах. Казалось, что он испачкал их, бегая по болоту. У него большие уши, опущенный хвост, покрытая грязью блестящая шерсть, и на заросшей морде светятся глаза, которые кажутся осмысленными. Этому трудно поверить, но в них есть что-то человеческое. В полночь, когда пес оживает, эти глаза мерцают каким- то непонятным, полным особого смысла, бездонным бле­ском. Такое выражение глаз бывает у раненой газели. В карих глазах бродячей собаки — боль, усталость и ожидание. Но никто не видит и не понимает этого про­сящего больного взгляда. Возле хлебной лавки пса бьет мальчишка — подручный булочника, у мясной в него швыряет камнями приказчик мясника. Если он ложится в тень автомобиля, на него обрушивается удар тяжелого, подбитого гвоздями сапога шофера. А когда, кажется, уже всем надоедает издеваться над псом, наступает оче­редь мальчишки, продающего под чинарой рисовую кашу. Он с особым удовольствием мучает собаку. За жалкое повизгивание собака получает удар камнем, вслед за ее стонами слышится громкий смех и возгласы: «Ах ты, тварь неверного!» Все исподтишка поощряют мальчика, все как будто с ним заодно. Им кажется вполне естественным мстить грязной собаке, презираемой религией и обладающей семью душами¹

. Они по­ступают так, думая, что совершают богоугодное дело.

В конце концов мальчик довел собаку до того, что несчастное животное вынуждено было скрыться. Голод­ный пес с трудом тащился по улице, ведущей к башне, и, наконец, забился в отверстие, сделанное в заборе для стока воды. Положив голову на передние лапы и свесив язык, он в полудреме рассматривал зеленое поле, раскинувшееся перед его глазами.

Тело сковывала свинцовая усталость. Но здесь, в этом влажном и прохладном месте, пес наслаждался покоем. Запах увядающей зелени вызывал далекие вос­поминания.

Всякий раз, когда он смотрел на поле, в нем про­буждались страстные желания; какая-то неудержимая сила заставляла его двигаться, ему непреодолимо хоте­лось бегать, прыгать.

Это было наследственное чувство: все его предки воспитывались в Шотландии, на свободе, на зеленых про­сторах. Но тело так болело, что он не мог шевельнуться, чувствуя только слабость, бессилие. Его волновали забы­тые ощущения. Раньше у него были какие-то обязан­ности: он должен был бежать на зов хозяина, знал, что нужно лаять на чужого человека или чужую собаку, играть с ребенком хозяина, умел обращаться со своими и с чужими, помнил время обеда и за все это получал ласку... Теперь у него отняли эти обязанности.

Целыми днями в постоянном страхе копался он в мусоре, разыскивая остатки пищи, или выл, получая пинки и удары. Визг и вой были для него единствен­ными средствами защиты. Когда-то он был чистым, сме­лым и бесстрашным, а теперь стал грязным, трусливым и покорным. Любой звук, всякий упавший предмет при­водил его в трепет, он пугался даже собственного голоса. Пес уже привык к грязи и мусору. Когда чесалось тело, у него не было даже желания искать блох. Он чувство­вал, что стал частью мусора. В нем что-то умерло.

С тех пор, как пес попал в это проклятое место, про­шло две зимы. За это время он ни разу не был сыт, ни разу не спал спокойно. Он ни разу не встретил человека, который погладил бы его по голове или заглянул в глаза. Хотя некоторые люди внешне и напоминали ему хозяина, но их поступки отличались от ласки хозяина, как небо от земли. Те, кого он знал раньше, были ближе ему, лучше понимали его страдания и муки.

Среди других запахов его особенно волновал запах молочной рисовой каши, которую продавал мальчишка. Эта белая жидкость удивительно напоминала ему мате­ринское молоко и будила в нем ощущения детства.