Бродяги Севера (сборник)

И он нагнулся над Кентом так низко, что их лица почти коснулись друг друга, и прошептал голосом настолько низким, что никто из присутствующих не мог его услышать:

– Кент, вы лжете!

– Нет, – ответил Кент, – это правда.

Кедсти откинулся назад и снова отер со лба пот.

– Я убил Баркли, – продолжал Кент, – и притом с заранее обдуманным намерением. Но почему именно я убил его, – этого я вам не скажу. Значит, была серьезная причина.

– Вы отказываетесь открыть мотивы убийства?

– Совершенно.

– Это ваше признание, которое вы делаете перед лицом смерти?

– Да. Доктор Кардиган сказал мне, что я скоро умру. Иначе бы я предоставил арестованного по подозрению человека его участи – повесили бы его, а не меня. Эта проклятая пуля погубила меня и спасла его.

Кедсти обратился к девушке. В течение целого получаса затем она читала то, что записала, и Кент расписался под своими показаниями на последней странице. Потом Кедсти поднялся с места.

– Мы кончили, друзья, – сказал он.

Они направились к выходу. Последним вышел Кедсти. Доктор Кардиган было заколебался, точно желая остаться еще, но Кедсти жестом пригласил его выйти и запер за собою дверь на ключ.

Кент улыбнулся. Теперь все кончено. Согласно постановлению Уголовного кодекса, он знал, что в этот самый момент Кедсти отдает сержанту О’Коннору приказ немедленно же поставить стражу к его двери. Тот факт, что в любой момент Кент мог умереть, не изменял правила применения закона. Он услыхал неясные голоса по ту сторону запертой двери, затем замирающие шаги. Потом смолкло все.

Кент кашлянул, выплюнул сгусток крови, отер губы и усмехнулся.

– Да! – проговорил он. – Игра сыграна! Но самым забавным во всем этом является то, что никто никогда не узнает настоящей правды, кроме меня самого и, быть может, еще одного человека.

Глава II

Перед окном Кента цвела весна, торжествующая северная весна, и, несмотря на приближение смерти, он все-таки глубоко впивал в себя эту весну и старался глядеть в окошко так, чтобы его взор мог охватить горизонты как можно шире и наглядеться досыта на тот мир, который он еще так недавно называл своим.

Только год тому назад была отстроена доктором Кардиганом эта больница, в которой он теперь лежал. Именно он, Кент, выбирал тогда для нее это место. В ней еще пахло сладким запахом еловых бревен, срубленных в самой чаще леса. Это дыхание леса несло с собой от стен бодрость и надежду, говорило о неумирающей жизни; до сих пор еще снаружи стучали о бревна дятлы, и по крыше, мягко постукивая лапками, бегали и резвились белки.

– Ну, в таком месте, – воскликнул Кент, когда они выбирали тогда вместе с доктором Кардиганом это место для постройки, – сможет умереть разве только какой-нибудь заморыш!

И теперь таким первым заморышем, глядящим на всю красоту окружающего, суждено было стать самому Кенту!

Во всех направлениях, пока видел глаз, лесу не было видно конца. Это было как бы многоцветное море с неровными грядами поднимавшихся и опускавшихся волн, далеко-далеко на горизонте, за много миль, сливавшееся с небом. И сколько уже раз сердце Кента болело при мысли о том, что рельсы уже врезались миля за милей в эту глушь со стороны Эдмонтона, всего только в каких-нибудь полутораста милях отсюда. Ему казалось, что это кощунство, преступление против природы, убийство его возлюбленной лесной пустыни. В его душе эта лесная пустыня сделалась чем-то гораздо большим, чем просто рядом елей, кедров, берез и можжевельников. Он любил ее больше, чем человека, она имела для него определенную индивидуальность. И то, что эта природа теперь была рядом с ним, сверкая перед его глазами в солнечном блеске, нашептывая ему в мягком дыхании воздуха свои песни, кивая ему с каждого бугорка, давало ему странное сознание счастья даже и в эти часы, когда он знал, что умирает.

А затем глаза его перешли на реку. Несмотря на приближение железной дороги, Атабаска все еще оставалась той дверью, которая отворялась и затворялась перед Великим Севером, и на ней теперь все еще кипела та же работа, что и сто лет тому назад. Караван груженных доверху барж как раз выбирался на среднее течение. Кент видел, как медленно и лениво отплывали они от берега. Команды пели, и лица водников были устремлены к диким приключениям Севера.

К горлу Кента что-то подступило, и он слегка застонал. Он слышал отдаленное пение, удалое и свободное, как сами привольные леса, и ему вдруг захотелось высунуться всем телом из окошка и прокричать им свое последнее «прости». Караван шел на Север. Кент знал, куда именно он шел. Для худощавых и загорелых людей, которые шли на баржах, наступят много месяцев чистой, здоровой жизни под радостными открытыми небесами. И, подавленный охватившим его желанием уплыть вместе с ними, Кент откинулся назад на подушки и закрыл глаза.