Броненосец

388. Бокал белого вина.Торквил отнюдь не отличается особой гордостью или тщеславием; я бы не сказал, что гордыня значится в списке его многочисленных пороков. Однако он яростно отстаивает один пункт — единственный, по его мнению, дающий ему право на долгую славу, и защищает он эти свои права на сомнительную известность с железным упорством. Он заявляет, он утверждает, он требует, чтобы ему поверили, чтобы его признали автором и единственным создателем одного небольшого апокрифа, клочка современного фольклора, который он самолично породил, но который — к его неиссякаемой ярости — уже анонимно перешел в общее пользование.

Это случилось как-то раз в выходные, на домашней вечеринке в Уилтшире (или Девоне, или Чешире, или Глостершире, или Пертшире). В субботу вечером гости — а всем было лет по двадцать с небольшим (это было уже довольно давно, в 1980-х) — в огромных количествах поглощали алкоголь; там были парочки и одинокие мужчины и женщины, несколько супружеских пар. Сюда, в сельскую глушь, все бежали насладиться драгоценным отдыхом вдали от своих городских квартир, от работы, от опостылевших за неделю лиц. В ту субботнюю ночь Торквил напился, наверное, сильнее всех; по его словам, он был пьян в дымину — мешал напитки с каким-то остервенением: шампанское, потом кларет, потом портвейн, потом виски. В воскресенье он проснулся поздно — был уже день, остальные гости успели к тому времени позавтракать, прогуляться, прочитать воскресные газеты. Теперь они собрались в гостиной в ожидании предобеденной выпивки.

«Я спускался вниз, — рассказывал дальше Торквил, — и чувствовал себя просто никаким: полное говно, все отвратно, башка раскалывается, рот как пепельница, глаза — как дырки от мочи в снегу. А они там все стоят — со своими „Кровавыми Мэри“, со своими джин-тониками, водками с апельсиновым соком. Я вваливаюсь туда, как сама смерть, и раздаются смешки, шуточки. И подходит ко мне эта девушка — забыл, как звать, — которая устраивала у себя вечеринку. Все на меня уставились, понимаешь, — я ведь позднее всех пришел и выгляжу страшнее смерти, все надо мной смеются, а девушка эта подходит ко мне и спрашивает: „Торквил, что ты будешь пить? Джин с тоником? „Кровавую Мэри“?“ Меня, сказать по правде, от одной только мысли об этом уже блевать потянуло, и я отвечаю — на полном серьезе, без дураков: „Нет, спасибо, спиртного я даже видеть не могу, — я только выпью бокал белого вина“.»

Тут он замолкает и долго, пристально на меня глядит, а потом спрашивает: «Ну что — ты ведь уже слышал раньше эту историю?»

«Да, — помнится, ответил я. — Слышал. Только не помню где. Это же старый анекдот, да?»

«Нет. Это было со мной,

 — беспомощно протестует Торквил, в голосе слышен плаксивый скрип. — Это был я. Я это сказал: я первым это сказал, самым первым. Это мои слова. А теперь вот любая задница скатывается в воскресенье утром по лестнице и завоевывает легкие смешки. Никакой это не „старый анекдот“ — это я придумал. Я первым это сказал, а потом все забыли».

Книга преображения