Броня генетической памяти

Насмешка – слово, важное в осмыслении человеческих пороков и недостатков. Приставка на– означает здесь взгляд сверху, с высоты правды. На-смехаться – значит высмеивать человека за его гнусности, но при этом не иметь в себе тех пороков, что видишь в другом. Буквально по-евангельски, чтобы увидеть в чужом глазу соломину, надо избавиться от бревна в собственном глазу. В чем смелость того, кто насмехается? В том, что он унижает человека, а это по-русски плохо. Смех в насмешке словно преодолевает запрет на унижение и позор того, над кем смеются. Но слом запрета на унижение, вызывающий смех, имеет в насмешке важные причины.

Насмешка у нас в чести, потому что именно она – одна из основ русского воспитания, которое в России зиждется не на нравоучении или нотации. Высмеять недостаток – значит поучаствовать в исправлении недостатка, ведь насмешка обидна, она обычно говорится прилюдно, как правило, в глаза, а правда всегда глаза колет. Вот и получается, что насмехаться, насмешничать, высмеивать ближних – значит воспитывать их в русских идеалах, приучая стесняться пороков и стыдиться страстей, для нас отвратительных.

Так, русский идеал щедрости и бескорыстия воспитывается жестким обличением зависти и жадности. Завистников обличают в глаза, едко высмеивают: «У людей дураки – любо каки, а наши дураки – вона каки».

Завистникам пеняют: «Господи! Господи! Убей того до смерти, у кого денег много да жена хороша». В насмешках премудро выказывается вся тщетность зависти: «Позавидовал-де плешивый шелудивому». Желчь ревнивого соперничества словно растворяется смехом: «Что, сосед спать не дает – хорошо живет?».

Насмешка делает постыдной жадность, еще один презираемый русскими порок. Жадин в семье дразнят: «Ложка-то узка, таскает по три куска. Надо ее развести, чтоб таскала по шести». Над обжорами, а это одна из форм жадности, лукаво подшучивают: «Горе наше – гречневая каша! есть не хочется, а покинуть жаль»

. И жадин-соседей есть чем попотчевать: «Съел-де волк кобылу, да дровнями подавился».

Глаза завидущие, руки загребущие всегда вызывали насмешливый отпор, коренящийся в убеждении: «Лучше хлеб с водой, чем пирог с бедой».

Воспитывая своих ближних в идеалах скромности, русские изводили насмешками из своей среды нахальство, чванство и хвастливость. Чванливых и спесивых высмеивали в глаза: «Руки в боки, глаза в потолоки, вздулся, как тесто на опаре», «Так зазнался, что и черту не брат». Урезонивали баб, забывших свое бабье место: «Нашла на кошку спесь – не хочет с печи слезть». А особо заносчивых величали: «И курице не тетка, и свинье не сестра»

.

На нахалов тоже находилось насмешливое слово: «Назови мужика братом, а он норовит и в отцы», вышучивали: «Пустили погреться, а он уж и детей крестить». А уж на женскую бесцеремонность и подавно находилось острое словцо: «Пусти бабу в рай, а она и корову за собой ведет».

Насмешка отучала упоенного самовеличанием гордеца от неуемной гордыни, его резко обсекали: «Не чванься, квас, не лучше нас», «Не дуйся, горох, не лучше бобов». А то и оскорбляли обидным: «Раздайся, грязь, навоз плывет»

. Воспитание скромности насмешкой – вот цель таких поговорок, убеждавших простой премудростью любого не в меру возгордившегося: «Выше носа плюнешь, себя заплюешь».

А как не привечали на Руси хвастунов! Их вышучивали пустозвонами: «Пустая бочка пуще гремит», «Медные деньги звонче золотых». Их унижали насмешливой похвалой: «Удалось картавому крякнуть», «Получилось у пьяного свистнуть». Жестко пресекали неуемных врунов и фантазеров: «Кочет-де яичко снес, а ворона раскудахталась». Женскую повадку прилгнуть, хвастаясь, высмеивали так: «У больших господ в кормилицах была, козленка выкормила». А гордячек, норовивших самодовольно возвыситься над другими, останавливали презрительным: «Пришла свинья к коню и говорит – и ноги-де кривы, и шерсть не хороша».