Бронзовый ангел (фрагмент)

К мысли о перемене образа жизни Микола подвигнул матушкин чемодан. С трудом приподняв его, — а затеял он чемодан закинуть на антресоли, — Микол понял, что ослабел. Нужно собой заняться, нужно наладить режим, этак он скоро рукопись со стола сдвинуть не сможет! И тогда он решил гулять. Какая бы ни была погода, идти на прогулку без всяких поблажек себе — и нечего дурака валять, а то, ишь, разленился! Жизнь — она ведь тоже и сил, и творчества требует, её тоже придумывать и сочинять надо: куда пойти, кому позвонить, с кем встретится… И нельзя это — чтоб совсем без людей, глупо это… Что ж так — отшельником? — надо же, чтоб эмоции, впечатления, энергообмен, а то жизнь скоренько скрутит — сгниешь, зачахнешь, а этого ни в коем случае нельзя позволять, и с этим никто не поспорит — это сущая правда!

Микол надел старенькое сильно потертое пальтецо, шарфиком замотался и вышел. На дворе похрустывал свежий ледок. Бодрило. Он зябко поежился морозец градусов восемь, не меньше, а в демисезонном пальтишке, знаете ли… Но решение принято — не повернешь же назад! Он скорым шагом устремился к Патриаршему, там его совсем просквозило, и Микол нырнул в знакомую подворотню на Садовой, где проживал три года любимый его герой Михаил Афанасьевич с супругой своей Тасей Лаппа, с которой он здесь и расстался, а себе нашел новую — Любовь Белозерскую, которую сюда же, на Садовую и привел…

Подворотня была знакомая — это правда, Микол сюда не раз и не два захаживал, пробирался в подъезд, оглядывал сплошь исписанные и изрисованные стены, — молодежь очень этот подъезд любила и считала своим долгом непременно на этих стенах надпись оставить, вроде: «Воланд жив!» — и всякого прочего… Но — странное дело! — как ни поднимался Микол на пятый этаж к заветной двери пятидесятой квартиры, так оказывалась эта дверь заперта, а музей, бывший в квартире, закрыт — выходной или час неурочный или ещё что… Микол уж отчаялся в квартиру попасть, а из невеселых этих совпадений сделал один для себя убедительный вывод: Булгаков сердит на него и не желает впускать! Отчего на Микола сердился Мастер и почему не хотел в квартиру пускать Микол не знал, но догадывался: что-то делает он не так, может, ему и близко нельзя к письменному столу приближаться…

«А вдруг мне надо жениться?!» — осенило однажды Микола, в тот самый момент, как в очередной раз застыл он перед наглухо запертой дверью… И отчего эта странная мысль пронзила его, он не ведал, только холодок ужаса пробежал по спине — это он отчетливо помнил, что было, то было!

«Мастер, что ж это, зачем? — жалобно заныл про себя Микол и тут же ответил. — Уж он знает зачем, он-то трижды женился, и жены исправно о нем заботились, особенно Тася — без той он вообще бы пропал, один морфинизм его чего стоил, от которого она его чудом спасла!»

Но в тот раз он с покорностью повернулся, спустился по лестнице, вышел вон и мысль, обжегшую холодом, сразу оставил. Подумал только, выходя на Садовую, гремевшую моторами иностранных машин, что, может, мысль эта вздор, и Михаил Афанасьевич вовсе не на то ему намекал…

А в этот раз все было не так — на лестнице лежали какие-то трубы, слышался резкий запах вонючего газа, который используется для сварки, и на лестнице обнаружились трое крепкоплечих рабочих в синих добротных комбинезонах. Микол спросил у того, который сидел враскоряку, перегородив ему путь, открыто ли… Рабочий спросил: «Музей-то? Открыт!» — и немного отодвинул в сторону круглое свое плечо, чтобы Микол мог пройти.

Тот внутренне ликовал: Булгаков пустил его!

Дверь оказалась полуоткрыта. Там ходили какие-то люди, слышались голоса… Перед входящим открывался длинный коридор с рядом дверей по обе стороны. На столике напротив входа стояла большая стеклянная бутыль с узким горлом, а к ней прислоненная картонка с надписью: «Пять рублей (для имущих)» Он извлек из портмоне десятку, засунул в горло бутылки, протолкнул… Там виднелась горсточка мелочи и одинокая бумажная пятерка.

Микол свернул налево — там в пустой комнате были картины — графика. Картины ему не понравились. Это был чужой мир — не его. И уж конечно, не того, кто жил здесь когда-то. Его мир рос из уюта, из теплой лампы под абажуром, звуков рояля и кремовых штор… Все зловещее, жуткое вырастало из трещины, образованной сломом этого мира… И трещины этой сам Мастер боялся, он её не выносил — оттуда тянуло холодом и мертвечиной. Оттуда явился Воланд, а вовсе не из аллеи разморенной жаром Москвы…

Микол пошел в комнату напротив. Там было зеркало в раме, столик, стул, фотографии на стенах. От окна к потолку пролегала черная тень — силуэт чьей-то фигуры, вырезанный из плотной черной бумаги. И чья это была фигура можно было только догадываться, но ясно, что принадлежала она кому-то из свиты Воланда — Коровьеву, скорее всего…